Дважды – не умирать

Урманов пришел в себя от того, что кто-то настойчиво и бесцеремонно щекотал ему лицо. Открыв глаза, он ничего не смог разглядеть в темноте, но инстинктивно почувствовал рядом что-то живое, и инстинктивно выбросив вперед раскрытую ладонь, наткнулся на пушистый теплый комок.

«Крыса!» – пронзила догадка.

Он брезгливо отбросил в сторону испуганно пискнувшего зверька и попытался подняться. Истерзанная спина тут же дала о себе знать. Ссаднящая, жгучая боль волной прокатилась от шеи до поясницы. Было такое ощущение, что с него содрали кожу. Вязкая, липкая сукровица сочилась по распухшей обнаженной спине.

Урманов пошарил рядом с собой по холодному цементному полу и наткнулся на свою рубашку. С трудом натянул ее на себя. Тут же, рядом, нашел старый джемпер. Преодолевая саднящую боль надел и его. Надо было хоть как-то согреться.

Крысы, попискивая, копошились на полу у противоположной стены.

«Почуяли кровь, – подумал Урманов. – Надо найти их нору и законопатить. А то житья не дадут».

Начиная от дверей, он на четвереньках обследовал все стыки между полом и стенами, и в углу нашел небольшое отверстие. Снял носок, заткнул им дыру… Подумать о том, что если уж они прогрызли бетон, то носок их вряд ли остановит – не было сил.

Спину невыносимо жгло, и Урманов не знал, как сесть или лечь, чтобы уменьшить свои страдания. С трудом устроился на боку, сомкнул воспаленные веки.

«Господи! Господи, Отче наш, помоги… Укрепи душу мою и тело мое. Помоги выстоять… Не дай врагам глумиться надо мной, над телом моим, над душой моей, защити и огради, Господи. А если суждено погибнуть мне, если такая судьба моя, Господи, знай, что готов я принять жребий сей, и жизнь свою положить за Тебя безропотно…»

Лежа на холодном цементном полу, Урманов шептал первые попавшие слова, которые приходили ему в голову, и они странным образом складывались в причудливую молитву. Откуда они брались, эти слова, как соединялись между собой, он понять не мог, да и не пытался. А только чувствовал, что с каждым словом, произнесенным в этой холодной темноте, ему становится легче. И воспаряет куда-то душа его, и отступает боль, и на смену отчаянию приходит успокоение.