Дважды – не умирать

Первым на огневой рубеж вышел сержант Бадмаев. Как и подобает командиру отделения, он всем своим видом внушал уверенность и спокойствие. Капитан Курбатов сопровождал его чуть в стороне, внимательно контролируя все действия.

Сержант Бадмаев вставил запал, выдернул чеку и, широко размахнувшись, бросил гранату далеко вперед… Урманов видел, как в полете от гранаты с легким щелчком отскочила удерживающая взрывательная пластина. Сама болванка шлепнулась в снежный сугроб и спустя секунду взорвалась. Облако снежной пыли жидким фонтаном взметнулось к небу. Звук разрыва показался Урманову слишком тихим и каким-то совсем не таким, как показывают в кино.

Когда подошла его очередь, он с волнением принял из рук офицера холодную зеленоватую болванку овальной формы с жестким горизонтальным ребром, выдернул из нее пластмассовую пробку, вставил в открывшееся отверстие продолговатый взрыватель и осторожно вкрутил его внутрь по резьбе. Тонкая металлическая пластинка слегка пружиня, уперлась в ладонь. Урманов крепко сжал озябший кулак, прижимая ее к стальной рубашке гранаты.

– Вперед! – негромко скомандовал капитан Курбатов, ступая рядом по набитой в рыхлом снегу тропе.

Урманов слышал, как бьется собственное сердце. Холодный кусок железа, размером меньше банки со сгущенкой казался ему тяжелым и неловким.

«А если сорвется с руки во время броска? Упадет где-нибудь рядом?.. Что тогда?»

– Спокойно, – сказал, словно угадав его мысли, командир роты. – Главное – не суетись… Кольцо!

Урманов продел указательный палец в кольцо, с усилием потянул на себя. Тонкие металлические усики, удерживающие чеку взрывателя, мягко подались, выпрямились и легко выскользнули из фиксатора вместе с кольцом.

«Все… Теперь только стоит разжать пальцы и …»

От волнения у него вдруг заныло под ложечкой.

– Бросок!

Стиснув зубы, Урманов быстро шагнул вперед и, отведя в сторону полусогнутую руку, с силой бросил гранату в обозначенную на снегу цель.

– Пум-м-м-м! – сухо хлопнул после паузы взрыв, высоко подняв в воздух мутную белую пелену.

– Молодец, курсант! – похвалил его командир. – Давай, в строй!

Радостно улыбаясь, Урманов бегом вернулся к отделению.

– Пожевать бы сейчас чего-нибудь, а?

– Да, – согласился Гвоздев, поправляя подсумок на ремне. – Червячка заморить я бы тоже сейчас не отказался.

– А вон, пацаны… Кажется, везут.

Все посмотрели, куда указывал Мазаев. Переваливаясь по снежным ухабам, к ним приближался «Урал» с прицепленной сзади полевой кухней.

– Во-о-о-о! Это дело… – потирая озябшие руки, подытожил Панчук. – Самое время сейчас… Горяченького.

Обедать учебной роте пришлось прямо в поле. В условиях, так сказать, максимально приближенных к боевым… И это обстоятельство, и то, что через час им предстояло вести настоящие боевые стрельбы впервые не индивидуально, а в составе своих отделений, создавало особое приподнятое настроение.

В кузове покрытого брезентом грузовика стояли в ряд большие двухведерные фляги с супом. Возле них суетились два молодых воина из хозроты, в белых фартуках, надетых поверх солдатских бушлатов. Один раздавал хлеб, а другой, ловко орудуя широким половником, быстро разливал в подставленные котелки густой наваристый борщ.

Получив свою порцию, Урманов двинулся в сторону полевой кухни. Там тоже стояла очередь из курсантов, но на раздаче никого не было. Воспользовавшись паузой, Широкорад поставил на снег свой котелок, достал из-за пазухи маленький карманный фотоаппарат и сделал несколько снимков.

– А меня, кто-нибудь, сфоткайте!

Урманов сунул Гвоздеву котелок, взял у Широкорада фотокамеру.

– Становись.

Широкорад послушно встал, куда ему указали, приосанился, поправил на груди автомат. Полевая кухня у него за спиной в кадре приобрела непонятные очертания.

– Готово!.. Пошлешь домой, скажешь, что снимался на фоне секретной установки.

– Ага, – сверкнув золотой фиксой, добавил Мазаев. – Которая стреляет в основном шрапнелью.

Вокруг засмеялись… Шрапнелью, на солдатском сленге звалась крупа-перловка.

Тем временем возле полевой кухни появился ефрейтор Дзагоев. Тоже в белом фартуке поверх бушлата, а белом колпаке, из-под которого выглядывала черная вязаная шапочка-подшлемник.

– Чего так долго? – возмутился Панчук. – Первое стынет.

– Что сказал?! – мгновенно отреагировал Дзагоев. – Ты, с-салага! Да я щас…

– Накладывай, давай! – обрезал ефрейтора Гуссейнов. – Нам еще до вечера тут на холоде торчать.

Со старшим сержантом повар спорить не стал. Неразборчиво буркнув несколько слов на своем языке, он принялся раскладывать в протянутые крышки от котелков горячую, дымящуюся на морозе кашу с тушенкой.

Пообедав и напившись горячего чаю, курсанты разошлись на перекур. Найдя место за ветром, где потише, Урманов ногами распорхал снег и присел на туго набитый солдатский вещмешок, спиной опершись на упругие ветви кустарника. Порывшись за пазухой, вытащил из внутреннего кармана слегка помятый конверт. Открыл его, достал небольшую, с ладонь, фотографию.

– Кто это? – поинтересовался, привалившись рядом на куст, боец с первого отделения курсант Мунтян.