Две души Арчи Кремера (СИ)

– Когда я вернусь на Землю, – неожиданно сказал Айк Минасян, – я буду скучать по такой щедрости, а, Макс? Ребята здесь умеют жить. За здорово живешь получить не просто все нужное – все желаемое. Я подозрителен по своей натуре и хочу думать, что они сделали это, чтобы заручиться нашим расположением. Но что-то мне кажется, что они просто так живут.

– Здесь, между прочим, только начинает формироваться товарно-денежное хозяйство, – усевшись в кресло, положив ноги на стол, наставительно произнес Джефферсон Обаде. – А вообще здесь царствует натуральное. Основанное, попрошу отметить, не на принципе «ты мне, я тебе», а на принципе «тебе нужно, мы обеспечим». Коммунизм как он есть.

Он широко раскинул руки.

– И это вызывает у меня немало подозрений, – с радостью ухватился за возможность позлословить Кемпер. – Коммунизм – это в принципе неестественная форма существования, но даже для такого условно-натурального бартерного коммунизма, навязанного шестидесяти тысячам человек, здесь слишком мало ресурсов. Я не имею в виду полезные ископаемые, Макс! Я в курсе, что тот же «Адмирал Коэн» будет возвращаться к Земле, под завязку загруженный слитками из самых разных металлов, содержащими максимум один промилле посторонних примесей, или даже контейнерами с высокоточными инструментами. Но ты объясни мне, что проку здесь, на Марсе, от терранских денег? Я сомневаюсь, что те лавчонки ниже по улице принимают их к оплате. Я сомневаюсь даже, что здесь существует такое понятие, как банк, финансовая система, монетный двор. Но ведь как-то все это общество должно функционировать! Иными словами, здесь установились какие-то иные системы расчета. Просто хитрые ареанцы не желают так просто посвящать нас в них.

Он развел руками. И тут же Минасян вложил ему в левую стакан с напитком.

– Чем не валюта? – поинтересовался он. – По запаху – неплохая настойка. Вишневая, я бы сказал.

– По этикетке на бутылке – тоже, – хмыкнула Лариса Важич.

– И все-таки я полагаю, что у щедрости аборигенов иные причины, – задумчиво произнес полковник Фергюссон. Гражданские – семь человек – повернулись к нему. Кронинген стоял спиной к остальным, ждал, когда сварится кофе, но внимательно слушал. – И у них очень веские причины обеспечить нам максимальный комфорт в расчете на то, что мы максимально тщательно расследуем ЧП.

– И как можно быстрей уберемся восвояси, Пьюки? – кротко спросил Обаде. Фергюссон угрожающе посмотрел на него: чисто формально его имя – Патрик – допускало и такое сокращение. Но как же оно было уродливо!

Кронинген покосился на Обаде, сдержал улыбку. Задумчиво провел пальцем по кромке чашки.

– Как можно тщательней установим причины и восстановим их веру в себя, Фифи, – сквозь судорожно сжатые зубы процедил Фергюссон. Кронинген повернулся к нему, готовый одергивать его, подозревавший, что тот с немалым трудом сдерживается, чтобы не ответить чистой, незамутненной физической агрессией на насмешку Обаде. Который, кстати, занервничал, вскинул голову, нахмурился, вцепился пальцами в подлокотники кресла. Фергюссон шумно выдонул, отвернулся, уставился в окно. – Реабилитируем перед самими собой, если хочешь. Это самое противное, самое унизительное ощущение, что твоя система ценностей на самом деле мираж, не стоящий гроша ломаного.

– Не слишком ли громкие слова, полковник? – невозмутимо спросила Лариса Важич, уже усевшаяся в кресло, уже положившая ногу на ногу; уже изучившая настойку на свет и на запах.

Кронинген присел на стол, скрестил ноги в щиколотках, поднес чашку к носу, вдохнул аромат. Кофе был весьма неплох. Что тем более было похвально, учитывая, что бобы скорее всего выросли на Марсе. Кстати, чем не валюта?

– Нисколько. Вы можете не верить мне, милейшая барышня, но некоторые люди живут и думают такими категориями. Именно они способны на утверждение новых обществ и систем ценностей.

– На разрушение старых тоже, Патрик, – Кронинген хладнокровно вклинился в речь Фергюссона, которую тот, исходя из опыта группы, мог развить и на час. Лариса Важич посмотрела на него, слабо улыбнулась и снова повернулась к полковнику Фергюссону. Милейшей барышней она не была и в шестнадцать лет, что значило четыре десятилетия назад; со стороны Фергюссона это обращение было мелочно, но такие мелочи ее давно не затрагивали.

Фергюссон решительно встал. Кронинген не пошевелился.

– Я понимаю ревность коменданта Лутича о своем городе; я понимаю и негодование полковника Ставролакиса, потому что дело его жизни поставлено под угрозу из-за неточностей, допущенных по разным причинам, – сурово произнес Фергюссон, глядя на Кронингена.

– Мне напомнить о важности сохранять беспристрастность до тех пор, пока не будет закончено расследование? – угрожающе спросил Кронинген.

– Мы достаточно знакомы с ситуацией, чтобы позволить себе определенные выводы.

– Мы достаточно знакомы со взглядом одной из сторон на ситуацию и с выводами, на которые она согласилась бы. В дело вовлечены несколько сторон, даже не две, и они тоже имеют право быть услышанными. Прошу помнить об этом.