Две книги о войне

Так... — в тягостной тишине произносит Мар­тынюк. И после долгой паузы: — Минируй... — как можно спокойнее выговаривает он.

Есть минировать проход! — гаркает сапер, и его брови разлетаются в стороны.

И тут Кондратьева, глотая слезы, тихо, по-бабьи, плачет, отвернувшись к стене...

Я сделал все, — раздумчиво, точно сам с собой, говорит Мартынюк, наклонившись над фитильком, и внимательно рассматривает его. — Ты это видела. . . Он был и моим близким товарищем...

Осторожно переставляя ноги в хлюпающих сапо­гах, в землянку входит связной Мартынюка. Откинув полу накинутой на плечи плащ-палатки, он протяги­вает лейтенанту окорок, завернутый в полотенце. От мяса несет сильным запахом дыма и запекшейся крови.

Как народ? — спрашивает Мартынюк, беря око­рок.

Накушались до отвала, товарищ лейтенант, — широко и беззаботно улыбаясь, отвечает связной,

совсем еще мальчишка. — Лось-то был величиной со слона!

А ты видел слона? По окороку что-то не похо­же. — И Мартынюк передает его заплаканной Кондра­тьевой. Сам берет у связного протянутую бутылку.

Видел! На картинке! — Связной по-мальчише­ски прыскает со смеху и скрывается за порогом, взбур­лив воду.

Ударом о ладонь Мартынюк вышибает пробку и от­дает бутылку мне. Я отпиваю глоток и возвращаю бу­тылку лейтенанту. Мартынюк передает бутылку медсе­стре и берет у нее окорок. Кондратьева с отвращением, как отраву, делает два торопливых глотка.

Пей, пей! — сердито хрипит Мартынюк. — А то в этой ванне еще схватишь воспаление легких.

Ну и черт со мною! Теперь все равно! — Кондра­тьева возвращает ему бутылку.

Снова приподнимается край плащ-палатки, и с по­рога докладывают:

Уходит первый взвод, товарищ лейтенант!

Добре, — отвечает Мартынюк. Держа в одной руке окорок, в другой — водку, он прикладывается к горлышку и одним долгим глотком осушает чуть ли не половину бутылки. Потом, поставив ее на ящик, отчего ящик накреняется, он впивается крупными, белоснеж­ными зубами в окорок, отрывает кусок и протягивает окорок мне.

От запаха мяса у меня кружится голова. Достаю из кармана перочинный нож, пытаюсь отрезать кусок, но тупой нож скользит, не оставляя даже следа. Тогда я тоже впиваюсь в мясо зубами... Окорок переходит к Кондратьевой. Она держит его в руках и умоляюще смотрит на меня, не зная, как к нему подступиться, потом закрывает глаза и следует нашему примеру.

Уходит второй взвод, товарищ лейтенант! — раздается за плащ-палаткой.

Добре, — отвечает Мартынюк, беря из рук Кон­дратьевой окорок.

И вновь окорок возвращается ко мне, переходит к медсестре, от нее — к Мартынюку...

Распив со мной остаток водки, лейтенант споласки­вает руки и осторожно встает. Но ящик все же сильно покачивается, и трепетно дрожит фитилек в коптилке.

Откуда-то из-под наката Мартынюк достает пистолет, планшетку. И приподнимает плащ-палатку.

Мы уходим с третьим взводом. Приготовьтесь в дорогу, — говорит он.

А куда деть окорок? — чуть ли не плача, спра­шивает Кондратьева.

Возьми с собой. Там нас теща не ждет, — жест­ко бросает он и переступает порог.

Кондратьева тяжело вздыхает и продолжает есть. Видимо, она очень голодна.

Чтобы не смущать медсестру, я поднимаюсь и хочу выйти из землянки. К тому же меня начинает знобить. И в это время сквозь шум ливня где-то близко слы­шатся два сильных взрыва...

Что это? ..

Думаю — мины, взрывы на минном поле, — го­ворю я, прислушиваясь к однотонному шуму ливня.

И вдруг где-то совсем рядом раздается нечеловече­ский крик, от которого у меня мороз пробегает по спине:

Лю-у-ди-и-и! Бр-ра-а-а-а-ту-уш-ки-и-и! ..

Ой! .. Наверное, Злобин! Леша! — вскрикивает Кондратьева и роняет окорок в воду. Потом вскаки­вает, хватает свою санитарную сумку и выбегает из землянки, опрокинув ящик с коптилкой.

Я оказываюсь в кромешной темноте.

С минного поля снова несутся душераздирающие:

Лю-у-ди-и-и! Бр-ра-а-а-а-ту-уш-ки-и-и!. .

Я слышу топот грузных солдатских сапог, отдаю­щийся в голове, как удары молота, и выхожу из зем­лянки, осторожно нащупывая смытые ливнем ступени. Передо мной, как стена, темень. Я ничего не вижу и не могу сделать шага.

Меня окликают:

Товарищ политрук?

Да, — с радостью отвечаю я, узнав знакомый го­лос часового. — Вы меня видите? .. А я вас нет.

Слышали? . . Злобин пришел.

Все же пришел?

Пришел, — весело отвечает часовой, приближа­ясь ко мне. — Выходит, не зря ждали, хотя, видно, кое- кто у него подорвался на минах.

Спасут их?

— Должны. Есть у нас санитары, и Кондратьева у нас молодец, и саперы еще никуда не ушли... Дайте руку, нам приказано уходить с третьим взводом.

Я протягиваю руку и иду как за поводырем. Мы выходим на дорогу и пристраиваемся в хвост третьему взводу, которого я не вижу, хотя и слышу какие-то го­лоса впереди. Мы часто падаем, скатываемся в кана­вы, но идем.

Вывалявшиеся в грязи, к утру прибываем в «район шалашей», между озерами Кодисяргер, Вохт-озером и Носоновским. Шалаши здесь сохранились еще с фин­ской войны 1939—1940 годов, когда в этих местах стояли наши пехотные полки. В них скрывались от пятидесятиградусных морозов.