Две королевы

Мария. Я не была знакома с Бабингтоном. Я никогда не получала от него писем и не писала ему. Я никогда не замышляла убить королеву. Если Вы хотите это доказать, предъявите письма, написанные моей рукой.

Адвокат. Но у нас есть свидетельства в виде Вашей переписки с Бабингтоном.

Мария. В таком случае почему Вы их не предъявите? У меня есть право потребовать сравнения копий с оригиналами. Вполне возможно, что мои шифровальщики были подкуплены моими врагами. Я не могу отвечать на это обвинение, не зная всех обстоятельств. До тех пор я удовлетворюсь тем, что буду твердо заявлять о невиновности в приписываемых мне преступлениях…

Но Мария еще не знала о признаниях Бабингтона и о доказательствах, собранных Уолсингемом. Бабингтона суд признал виновным, но это обстоятельство скрывали от нее. Она знала лишь, что ответ Бабингтону был зашифрован и отправлен одним из секретарей, а не написан ее рукой. Она не подозревала, что письмо перехватили в пути. Мария предполагала (и не ошиблась), что Бабингтон последовал ее указанию и сжег письмо после прочтения. Поскольку «окончательный» и самый компрометирующий текст был уничтожен, она могла считать позицию обвинения слабой, особенно в том, что касалось убийства Елизаветы; кроме того, она точно знала, что в письме не раскрывалась «работа», которую должны были выполнить шестеро джентльменов.

Увы, она заблуждалась. Мария серьезно недооценила руководителя шпионской сети Сесила. В его распоряжении имелась расшифрованная копия на английском языке ее самого важного письма к Бабингтону. Бабингтон на допросе (к счастью, без применения пыток) признал подлинность этого текста, но без поддельного постскриптума, и это доказательство могло быть представлено суду. Но еще важнее то обстоятельство, что Уолсингем получил «повторно зашифрованную» копию оригинального письма Марии вместо отсутствующего документа, который она отправила. Это было «главное блюдо» Уолсингема. Копию утраченного оригинала восстанавливал Филипс, и она заменяла сожженное Бабингтоном письмо. Факсимиле было изготовлено так искусно, что выглядело в точности как «окончательная» версия оригинального письма, за которую ее и выдали. Когда на последнем допросе документ предъявили секретарям Марии, они во всем сознались. Их признание было немедленно записано. После этого показания секретарей стали важным «подтверждением», что восстановленный шифр представлял собой «настоящий» текст оригинального письма Марии — того, которое она отправила Бабингтону! И разумеется, содержание факсимиле полностью соответствовало английской копии, на которой главный дешифровщик нарисовал виселицу. Этим трюком Уолсингем смог убедить членов комиссии, что обвинения против Марии неопровержимы.

Вероятно, Мария была потрясена, когда обвинитель начал предъявлять абсолютно неоспоримые свидетельства против нее. Их оглашали по одному. Когда компрометирующие документы были предъявлены суду, Мария не смогла сдержать своих чувств. Она расплакалась. Но даже в таком состоянии разум не покинул ее. Она повернулась к Уолсингему, упрекнув его в необъяснимом совершенстве этих доказательств. «Подделать шифры и почерк других людей легко», — заявила она. Мария не сомневалась, что это мошенничество. Она не знала, что именно подделали и каким образом, но фальсификатору нужно было лишь взглянуть на недавно украденный «шифрованный алфавит», чтобы понять коды, если он уже не знал их.

Теперь наступила очередь Уолсингема. Он встал, чтобы защитить себя. «Я призываю Бога в свидетели, — сказал он, — что как частное лицо я не сделал ничего неподобающего для честного человека, а как лицо, находящееся на государственной службе, не сделал ничего, недостойного моей должности». Это было лукавое объяснение тайных правил политики, достойное самого Макиавелли. Только Сесил и руководитель его шпионской сети могли знать, где в данном случае проходят границы между обязанностями частного лица и чиновника. Оправдывает ли цель средства? Уолсингем намекал на правильный ответ, признавшись, что всегда «заботился о безопасности королевы и государства».