Две крепости

— Чтоб расчистить дорогу таким манером, потребуется не один день, — сказал он. — Что же делать? Глаза не вернулись?

— Нет, пока не видно, — ответил Фродо. — Но я по-прежнему чувствую, что они смотрят на меня или думают обо мне – может быть, составляют новый план. Если этот свет иссякнет, они живо окажутся здесь.

— Под самый конец угодили в ловушку! — горько произнес Сэм. Гнев победил в нем усталость и отчаяние. — Как мошки в паутину. Пусть проклятие Фарамира падет на Голлума, да побыстрее!

— Это нам теперь не поможет, — заметил Фродо. — Ладно! Посмотрим, на что способен Жало. Это эльфийский клинок. В темных долах Белерианда, где его сковали, висели паутины ужаса. А ты будь начеку и не подпускай сюда Глаза. Вот, возьми звездный фиал. И не бойся. Держи его высоко и стереги!

И Фродо подошел к огромной серой сети, широко размахнулся, резко ударил острым краем лезвия по лесенке из тесно переплетенных нитей и тотчас отскочил. Голубой сверкающий клинок срезал их, как коса траву: нити дернулись и повисли. Появилось большое отверстие.

Фродо наносил удар за ударом, и наконец вся сеть в пределах его досягаемости превратилась в клочья, а ее верхняя часть повисла, покачиваясь на легком ветерке, точно кисея. Ловушка была разрушена.

— Идем! — воскликнул Фродо. — Вперед! Вперед! — Безумная радость от того, что они нашли выход из отчаяннейшего положения, неожиданно заполнила все существо хоббита. Голова его закружилась, как от глотка крепкого вина. Он с криком ринулся вперед.

Ему, вырвавшемуся из логова ночи, здешняя темная земля показалась светлой. Большие дымы поднялись и поредели; истекали последние часы унылого дня, красное зарево Мордора погасло, на смену ему пришла угрюмая полумгла. Но Фродо казалось, будто занимается утро нечаянной надежды. Он был почти у гребня стены. Оставалось немного. Ущелье, Кирит-Унгол, явилось перед ним неясной зазубриной на черноте хребта, с обеих сторон на фоне неба темнели каменные рога. Короткая пробежка, стремительный рывок – и они останутся позади!

— Тропа, Сэм! — воскликнул Фродо, не замечая пронзительности своего голоса, который, вырвавшись из душного туннеля, прозвенел резко и необузданно. — Тропа! Беги, беги, и мы вырвемся на волю, никто не успеет остановить нас!

Сэм шел за хозяином, поспешая со всех ног, но, радуясь свободе, он не был спокоен и на бегу то и дело оглядывался назад, на темную арку туннеля, опасаясь увидеть глаза или какую-нибудь невообразимую фигуру, которая бросится в погоню за ним и Фродо. Слишком мало он и его хозяин знали о коварстве Шелоб. У нее было много выходов из логова. Она жила здесь от века, злобная тварь в обличье паука, одно из тех чудовищ, что когда-то давным-давно водились на Западе, в земле эльфов, затопленной ныне Морем, одно из тех чудовищ, с которыми Берен сражался в горах Ужаса в Дориате и там, на залитой лунным светом зеленой лужайке, поросшей болиголовом, встретил Лютиен. Как Шелоб попала в Кирит-Унгол, как спаслась, неведомо, ибо к нам дошло мало сказаний Темных Лет. Но она жила здесь до Саурона и прежде, чем заложили первый камень Барад-Дура, и никому не служила – только себе, пила кровь эльфов и людей, раздувалась и жирела, пируя, и бесконечно плодилась, и ткала паутину мрака, ибо все живые существа были ее пищей, а тьма – блевотиной. Ее потомство, выродки от спаривания с собственными убогими отпрысками, которых Шелоб потом убивала, расползлось по ущельям, расселилось от Эфель-Дуата до восточных холмов, Дол-Гулдура и крепостей Мерквуда. Но никто не мог соперничать с ней, Шелоб Великой, последним порождением Унголианта, созданным на муку несчастному миру.

Много лет назад Голлум-Смеагол, бродивший по темным норам и переходам, увидал ее – увидал и склонился перед нею, и с тех пор ее черная злоба шла бок о бок с его усталостью, отрезая Голлума от света и сожалений. Он же пообещал доставлять ей пищу. Но то, к чему он стремился, не интересовало Шелоб. Она ничего не знала (или не хотела знать) о башнях, Кольцах и иных творениях мысли или искусных рук – всем на свете она желала лишь смерти, телесной и духовной, а себе – жизни, обжорства жизнью, чтобы жиреть и раздуваться, пока земля не в силах станет носить ее, а тьма – скрывать.