Две луны

Четыре нациста — подбадривая себя отчаянным воплем — ринулись на меня. Стоять остался только Адольф. Я взмахнул ножом…

Казалось: мое тело двигается само по себе — без участия сознания. Я легко уходил от наскоков «бонов» — и без ошибки ударял в ответ. Скоро все четыре нацика валялись дохлыми гигантскими крысами.

Зубр дико взревел:

— Ты убил моих парней!..

Подняв суковатую палку — он бросился в бой.

Взъерошенный группенфюрер и правда походил сейчас на зубра. Или на ослепленного яростью кабана.

Зубр вращал свою дубинку. Так что я не мог дотянуться до него ножом. Чертов скот норовил огреть меня по руке — выбить у меня нож. Мы могли бы долго так кружить, будто танцоры. Чего доброго — вернулись бы сбежавшие нацики и помогли своему предводителю.

Я сделал рискованный ход.

Шагнул прямо на Зубра — не глядя на грозно занесенную дубинку.

Зуб на долю мгновения замешкался — пораженный моей наглостью. Но доли мгновения мне хватило. Я пырнул группенфюрера ножом в живот и одновременно двинул врагу ногой по коленям.

Зубр повалился в костер. Кипевший на огне котелок опрокинулся — на вожака нацистов вылилось варево.

Зубр издал то ли вопль, то ли рев — теряя свою суковатую «палицу». А я прижал националистического пахана к земле. И одним ловким движением перерезал ему горло.

Зубр забился в агонии. Он истекал темной кровью. На секунду я застыл над поверженным врагом. А потом медленно перевел взгляд на Адольфа.

Поразительно: рыжий Адольф не слинял, воспользовавшись тем, что я занят разборками с Зубром.

Нет. Ничего удивительного тут не было. Позаботиться о спасении собственной шкуры Адольфу помешал страх. Страх сковал труса по рукам и ногам.

Я подошел к Адольфу вплотную.

Он открыл рот — попытался что-то сказать. Должно быть — попросить пощады. Но выдавил из себя только нечленораздельное кваканье.

— Ну что, рыжий?.. — не без злорадства спросил я. — Что мне с тобой делать?..

Адольф весь затрясся, как на морозе. Из штанины нацика полилась жидкость. Адольф — грозный фашист Адольф, гонявший меня в колледже — извините, обмочился. Ха!.. Напрудил себе в штаны!..

Я посмотрел на своего бывшего мучителя с презрением:

— Ладно. Живи.

Я вытер свой окровавленный нож о рыжую шевелюру Адольфа. Поднес заблестевшее лезвие к самому лицу неонацистского слизняка.

— Живи. Но помни: ты никому никогда не расскажешь, кто убил твоих корешей. Не так: ты до самой гробовой доски не заикнешься о том, что случилось в этом лесу. Будешь тише воды — ниже травы… И не дай бог ты обидишь слабого. Или просто вскинешь руку в нацистском приветствии… Пошел отсюда.

Адольф снова издал бессмысленное кваканье. Как же дрожали коленки у этой никчемной бонхедской улитки!..

— Пошел отсюда, — повторил я. И когда Адольф повернулся ко мне спиной — отвесил рыжему пинок под зад.

Адольф скрылся за деревьями.

Я остался на поляне один — над нацистскими трупами.

9. Богини Верхнего мира

Только в автобусе на Московию я почувствовал, как болят раны, нанесенные мне бонхедами.

Прежде чем покинуть поляну, я потушил костры — чтобы не было лесного пожара. Трупы нациков оставил лежать — как лежали. Будет пожива лисам и хорькам. «Боны» принесут пользу хотя бы в качестве мясца на корм зверькам.

Теперь моей задачей было добраться до дому. Обнять Тию и Бхайми.

Меня мутило. Как будто лишь сейчас я осознал: там, в лесу — я убил двадцать четыре человека. А если прибавить четырех бонхедов, которых я порешил в придорожной столовой — будет двадцать восемь трупов.

Я закрывал глаза — и видел искаженные от ужаса физиономии нациков. Мне слышались отчаянные вопли и приглушенные хрипы чертовых расистов. Меня тянуло блевать.

Боже, до чего тяжко убить человека. Даже если ты знаешь: этот человек — отморозок, гниль, вонючий фашист. А я раздавил не одну гниду — а почти три десятка. Я не сомневался: мертвые националисты будут теперь преследовать меня в снах.

Я решил: обо всех своих похождениях расскажу Бхайми и Тие. Девушки меня — конечно — поймут. И на душе у меня станет легче.

Я не палач. Я ангел справедливости и возмездия. Те двадцать четыре «бона», которых я оставил разлагаться в лесу — на радость охочим до падали хвостатым и пернатым — были дрянными людишками. Да и как не дрянными могут быть субъекты, поднявшие флаг со свастикой?..

Эти поганые нацики избивали дворников-таджиков. Унижали людей за «не тот» разрез глаз или цвет кожи. Не исключено: насиловали восточных девушек — таких, как Тия и Бхайми, как Айжан. Я своего рода «санитар природы». На поляне общества я вырвал с корнем почти три десятка сорняков — мешавших расти цветам.

Я понимал: я прав. Но от этого мне не становилось сильно легче. Вдобавок ныли раны.

Когда я сошел с автобуса — меня шатало, как моряка, под ногами у которого танцующая палуба. Еще предстояло ехать на метро.

Мне повезло: в вагоне электропоезда нашлось свободное место, чтобы сесть. Я подпирал руками голову. И был близок к потере сознания.