Две недели до Радоницы

Мы зашли в харчевню. Ни за что бы не нашел этого заведения, а если бы нашел, то не ступил бы внутрь ногой. Грязное место, а за столами – подозрительные сборища. Спутник мой был при деньгах и заказал для нас позы и то, что он назвал горлодером. Я напомнил, что мы так и не представились и назвался по имени. Он усмехнулся и сказал в ответ: «Очень приятно. Я Муравьев-Амурский». «Я спросил серьезно», – холодно бросил я. Мне не нравилась его игра. «Нессельрод», – последовало. «За кого вы меня принимаете?», – я хотел было подняться и уйти. «Да бросьте вы. Что вам даст мое имя? Вы даже не представляете, в каких разных местах я жил, и в каждом звали по-разному. Почему бы не сойтись на Нессельроде? В конце концов, именно так меня кличет ваш начальник». «Так значит, вы избавляетесь от людей по его наказу? Так, как предложили мне там, на базаре?». Он не ответил. Взглядом показал, что вопрос был лишним. «Вы анархист? – продолжал я, – Поэтому вас сослали? Заметил черный крест на руке». «Этот крест ничего не значит», – отмахнулся он. «О нет, он весьма говорящий. Объясняет ваше пренебрежительное отношение к человеческой жизни». Это его развеселило. «И чем же, по-твоему, занимаются анархисты? Да хоть любые из этих… революционеров». Сказал он это слово, «революционеры», с явно пренебрежительным тоном.

«Я давно был в Петербурге, кажется, уже лет десять минуло, но разве что-то поменялось? – голос его теперь был серьезным, – Дай угадаю. Все так же сидят по кофейным, обсуждают злодейства ancien regime26. Люди, которые ни дня в своей жизни не работали. Знать не знают, что такое честный труд и выдержка, но уже горазды кричать о свободе и революции. Студенты, юристы, артисты – непризнанные, в основном – да просто люди с большим честолюбием и огромными амбициями – они последуют за любым лидером. Просто потому что таков сейчас air du temps27. Это я из опыта говорю: я тоже считал себя революционером, когда позволял возраст. Заговор становится образом жизни, чтобы прятаться от вас, жандармов. Гений Николая, о котором он и не помышлял, состоит в том, что, учредив Третье отделение, он придумал замечательную игру в кошки-мышки. Привнес направленность и смысл в жизни большого количества потерянных молодых людей! «Мы проведем существование в борьбе за лидера, чьих идей даже не понимаем!» так мог бы вскричать любой из нас в то время.

Такой образ жизни соблазняет, без сомнений. Нет ничего более увлекательного, чем скрываться на квартирах, использовать тайный код и встречаться в неудобных местах. Но если убрать элемент игры, что останется? Пустота. Ибо не было никакого центра, никакой программы действий. Не осталось зачинателей: тех, кто прошел в двенадцатом году до Парижа, увидал тамошнюю вольность и поговорил с французскими либералами. Они не хотели больше жить на родине под кнутом, довольствоваться пошлостями полковой жизни и терпеть произвол тех, кто у власти. Как же! Во Франции правил народ, а у нас в провинциях ради забавы ездили друг к другу верхом на евреях. Стыдно-с. А вместе с ними исчез весь пыл – новое поколение понятия не имело о их началах. Я же уставал от пустой болтовни, я человек действия, Александр. Однажды я должен был взять в руки оружие и действовать».

«И поэтому вы здесь», – закончил я. «Именно. Это место прекрасно избавляет от иллюзий. Избавит и тебя тоже». Он показал мне на сомнительные компании, окружавшие нас. «Здесь есть все. Вон польские националисты сидят, участники какого-то там восстания, я уж со счету сбился. В том углу радикалы с социалистами. В самом конце зала либералы… всякие. Анархистов пока не вижу, они приходят ближе к вечеру. Вот и скажи мне, можешь отличить одних от других?». «Конечно, нет. Они все для меня ссыльные». «Правда. Но не только поэтому. Они не ведут более разговоров о государственном устройстве. Это там, на Западе, они могли спорить о высоких идеях. Но здесь болтовня закончилась. Здесь все равны. Теперь обсуждаются вещи куда более приземленные – земля, женщины, дом».