Две повести о войне

– То есть вы были пионером, комсомольцем, вступили в партию, воевали в Испании, в Халгин-Голе, – продолжал Иван Петрович. – Это означает, что мимо вас прошли две страшные войны, мировая и гражданская, жуткие продразверстки, когда у крестьян отбирали все и вся, коллективизация, когда тех же крестьян насильно сгоняли в колхозы, голодомор, устроенный советской властью на Украине и других местах, когда из-за нехватки хлеба поумирали миллионы людей, массовые аресты после убийства Кирова. Скажите, Петр Николаевич, а хоть жуткие репрессии 1937–1938 годов вы как-то заметили? Или что ближе к вам, к летчику: известно ли вам, что расстреляны, причем совсем недавно, в этом и прошлом году, все руководство военно-воздушными силами страны и военных округов? Или данная трагедия тоже прошла мимо вас? И еще. Если вас, Петр Николаевич, послушать, то получается так: нападение Германии на Польшу – это агрессия, а нападение СССР на ту же Польшу с другой стороны, с тыла, с востока – это освобождение родных нам украинцев и белорусов. Но кто-нибудь спрашивал тех же украинцев и белорусов, а хотят ли они жить в большевистской стране? Или взять тех же прибалтов: когда к их груди приставили советские штыки, могли они не согласиться жить в стране Советов? Да, можно использовать даже такую сверх демократическую форму изъявления желания людей, как референдум. Но если в твое государство уже вошли чужие солдаты, пряча под полу одежды оружие, то о какой свободе выбора может идти речь! Вот и наши войска сначала заявились в Литве, Эстонии и Латвии, а потом наше политическое руководство любезно предложило населению присоединиться к СССР. Разве такой метод не является бандитским?

В небольшой конторке повисла гнетущая тишина. Козлов растерянно смотрел на собеседников, не зная, что сказать в ответ. Остальные поняли, что Самойлов деликатно не напомнил комдиву вчерашний его арест, который полностью опровергал апологетику сталинщины из уст генерал-майора. Да и сам он догадывался, имея в виду тот же инцидент, что смотрится, мягко говоря, неубедительно. Тем не менее его ошеломило то, что здесь он услышал. Нигде, никогда, ни в какой компании, в том числе пьяной, ни в кругу самых близких родственников и друзей он не слыхал даже толику того, что пришлось ему выслушать сегодня. Конечно, он видел много несправедливостей в окружающей его жизни. Взять те же колхозы. Ему было пятнадцать, когда случайно подслушал разговор своего родного дяди, брата отца, который приехал к ним в гости из деревни. Родители Козлова к тому времени давно жили в городе, батя плотничал, мать работала посудомойкой в заводской столовой. Но все их родичи оставались там, в сельской стороне. В тот день, точнее поздний вечер Петр, поужинав вместе со взрослыми, которые продолжали допивать самогон, отправился спать и сразу крепко заснул. Видно, дверь в его комнату осталась неплотно закрытой, и мальчик ночью проснулся от странных звуков. Он осторожно выглянул и увидел, что плачет дядя Федор. Захлебываясь от слез, он говорил отцу, что все нажитое добро у него отобрали и свалили в колхоз – и земельный надел, и лошадь, и корову с теленком, и овец, и свиноматку с поросятами, и весь инвентарь.

– Всё, всё взяли, – всхлипывал дядя. – Чем кормить детей? Ироды! Бандиты! Чтоб сдох этот их Сталин. Как жить и как выживать при такой разбойной власти?

Много других горестей позже пришлось видеть и слышать Козлову. Но в его башку накрепко втерлась мысль, внушенная ежедневной политической пропагандой, что все эти трудности носят временный характер, они являются неизбежным побочным продуктом строительства социализма и коммунизма, надо перетерпеть их, а потом придет светлое будущее. И он, Козлов, искренне верил в лучезарное завтра. Он принимал за истину объяснения властей причин массовых арестов и расстрелов, главные из которых были заговоры враждебных сил, происки троцкистов и прочих врагов народа. Но первые и серьезные сомнения возникли у него, когда он узнал об арестах и последующих расстрелах тех летчиков, с которыми он воевал в Испании. И совсем на него удручающе повлиял полный разгром командования Военно-воздушных сил. И вот днями и его арест, опрокинувший многие его убеждения. И все же он продолжал верить, что это тоже ошибка, как и казнь его боевых товарищей по Мадриду.