Две стороны Луны. Космическая гонка времен холодной войны

Я думал тогда, что придется уйти из космической программы и вернуться к обычной службе строевым пилотом-истребителем. Конфликт явно обещал закончиться плохо. Мне стали сниться кошмары о том, что вот-вот начнется ядерная война на уничтожение. Но Кеннеди был мудр не по годам. Ему удалось разрядить обстановку. Орудия молчали. Ракеты вывели с мест дислокации.

Когда кризис утих, мы вновь сосредоточились на космосе. Мало кто из нас интересовался политикой. Перед тем как набирать в отряд космонавтов, нас никто не спрашивал о наших политических взглядах, и для того, чтобы стать космонавтом, не требовалось быть членом Коммунистической партии. Большинство из нас состояли в партии, но некоторые, например Герман Титов, Валерий Быковский и Константин Феоктистов[44], были беспартийными. Титов и Быковский позже вступили в КПСС, но не Феоктистов.

Подготовка шла очень интенсивно, и режим тренировок был таким жестким, что мы не чаяли их выдержать. Каждый день начинался с пятикилометровой пробежки, после которой следовал заплыв, а уже потом мы приступали каждый к своей индивидуальной программе. За всеми сторонами нашей ежедневной деятельности внимательно следила команда врачей и нутрициологов. Питались мы по тщательно разработанной диете. Нам полагался особый рацион, продукты из которого основное население страны никогда не видело. Например, нам следовало съедать по 50 граммов шоколада в день, чтобы не терять энергии. Помню, как удивился, когда узнал, что американские астронавты могли есть практически все, что хотели. А от нас требовалось постоянно быть на пике физической формы.

Вдобавок к изматывающим физическим тренировкам нас зачислили в Высшую военно-инженерную академию имени Жуковского (которую иногда называют советским Вест-Пойнтом), чтобы получить надлежащую научную подготовку.

Курс обучения включал много дисциплин, в том числе физику, математику, металлургию, конструирование летательных аппаратов и техническое черчение. В Жуковке приходилось пахать как лошадь. Но был среди ее преподавателей тот, кто вселял в нас такую уверенность, уважение и преданность, что мы не переставали относиться к нашей работе с огромным энтузиазмом. Это профессор Сергей Михайлович Белоцерковский, доктор технических наук в высоком воинском звании и к тому же лауреат Государственной премии.

В первый раз мы все явились на его лекции в сентябре 1961 года в военных кителях, с полными книг портфелями под мышкой, как первоклашки, которые не знают, чего им ожидать. Увидев, что́ находилось в аудитории, мы застыли от изумления. Там стояла огромная аэродинамическая труба и много моделей различных самолетов. Мы сгрудились вокруг, изучая каждую по очереди, а когда в зал вошел Белоцерковский, Юрий Гагарин тут же скомандовал нам всем «смирно».

– Товарищи офицеры! – воскликнул он, и его голос отдался громким эхом под потолком зала. Потом, обращаясь к Белоцерковскому, Гагарин произнес:

– Товарищ полковник! Курсанты Центра подготовки космонавтов в сборе.

– Садитесь, товарищи офицеры, – ответил профессор, и мы расселись, чтобы впервые как следует рассмотреть того, кто будет преподавать нам самые сложные предметы следующие несколько лет. На его кителе не топорщилось ни складочки, а галстук был исключительно аккуратно завязан – признак его тщательности и аккуратности. Волнистые седые волосы Сергея Михайловича лежали в легком беспорядке, что полностью соответствовало его образу ученого. Его взгляд переходил от одного курсантского лица к другому, внимательно останавливаясь на каждом, – вовсе не демонстрация превосходства, а, скорее, знак того, что он рад встрече с каждым из нас.

– Как я понимаю, все вы высококлассные летчики-истребители со значительным опытом полетов на самых современных самолетах, – начал он. – Теперь же давайте углубимся в то, почему эти аппараты, которые тяжелее воздуха, способны летать… Потом приступим к обсуждению, и, кто знает, возможно, мы с вами спроектируем новый тип воздушно-космического самолета.

Именно это мы впоследствии и сделали. Белоцерковский рассказал нам о том, что нас ждет на его курсе, и с того дня у нас с ним ни разу не возникало проблем с взаимопониманием. Нас всегда потрясала способность Сергея Михайловича чертить цветными мелками на доске графики и диаграммы безо всяких чертежных инструментов так правильно и четко, что, казалось, они сходят прямо со страниц учебника. Белоцерковский относился к каждому курсанту отряда как к яркой индивидуальности и поощрял проявление самых лучших наших качеств. Шаг за шагом изучаемые темы становились все сложнее, но каждый раз, когда Сергей Михайлович собирался изложить нам новую непростую тему, он делал это одинаково:

– Ну что, ребята-гусята, – говорил он. – Посмотрим, что тут у нас дальше.