Две стороны Луны. Космическая гонка времен холодной войны

В очень разреженной атмосфере на вершине траектории небо становилось темно-синим, и пилот переживал кратковременную невесомость, хотя единственный заметный признак этого – ощущение того, как твоя задница слегка отрывается от сиденья, поскольку летчик крепко привязан ремнями. Когда самолет снижался до десяти километров, приходила пора включить двигатель и выпустить все: шасси, закрылки и интерцепторы, – чтобы сбросить скорость перед посадкой на бетонную взлетно-посадочную полосу на базе Эдвардс. Если двигатель не стартовал, как иногда случалось из-за сложности такого маневра, нужно было сажать самолет на высохшее соляное озеро там же, на Эдвардс, – оно представляло собой самую длинную посадочную полосу в мире.

Вдобавок к высотным горкам мы практиковали то, что называлось «посадка с низким аэродинамическим качеством». Мы сажали самолет, почти не используя подъемную силу: перед посадкой он падал камнем вниз, то есть шел «с высоким темпом снижения» – как ракетоплан X-15. Для этого мы имитировали аэродинамическое качество X-15 на F-104, выводя двигатель на среднюю тягу на высоте семи с половиной километров и выпуская шасси и все аэродинамические тормозные устройства. Именно во время одного из таких упражнений я чуть было не расстался с жизнью – вероятно, тогда я и пережил самый рискованный миг во всех моих увлекательных приключениях.

Тогда я пилотировал двухместный «Старфайтер» с моим лучшим другом Майком Адамсом, и наш двигатель при заходе на посадку в стиле X-15 вдруг отказал. Заходить по кругу мы начали на высоте семи с половиной километров и двигались на скорости 555 километров час, снижаясь под углом в 20 градусов (для сравнения: пассажирские самолеты садятся с углом снижения около трех градусов). Выпустив шасси и закрылки, чтобы сильнее замедлить полет, мы достигли высоты в 1800 метров и уже приближались к срезу полосы, но тут и Майк, который сидел на месте наблюдателя позади меня, и я одновременно поняли, что мы снижаемся слишком быстро. Мы видели, как стремительно надвигается на нас земля и расширяется взлетно-посадочная полоса. Мы летели вниз, как кирпич.

В долю секунды – не было времени перекинуться и словом – мы оба поняли, что серьезно влипли. Мы врежемся в землю через считаные секунды. Тут мы по-разному решили, как надо поступить. Инстинкт Майка приказал ему катапультироваться, и он, вероятно, думал, что я тоже покину машину. А я решил попытаться посадить нас, довести самолет до полосы. Я задрал нос F-104 вверх, чтобы сделать так называемое выравнивание перед касанием – поставить его на дыбы, как делает утка перед приземлением, чтобы сильнее замедлить полет. И все равно удар оказался жестким; шасси отлетело, самолет заскользил на брюхе вбок с полосы, обдирая нижнюю часть фюзеляжа и мчась галопом в пустыню. Глянув вниз, сквозь дыру в полу кабины я увидел плотно слежавшуюся корку пустынной почвы и оранжевые языки пламени, начинавшие облизывать разорванный скрученный металл там, где у самолета раньше было брюхо. Мне стало ясно, что надо сейчас же убираться отсюда, и я откинул фонарь кабины. Но я не мог пошевелиться. Что-то словно пришпилило меня к креслу.

F-104 стал первой моделью самолета, в котором перед катапультированием ноги пилота принудительно фиксировались в желобах сиденья с помощью системы натяжных ремней и тросов. Это делалось в качестве меры безопасности, чтобы предотвратить бесконтрольный разброс ног при срабатывании катапульты. Почему-то этот прижим сработал, и мои ноги оказались в плену. Быстро перегнувшись и выхватив с задней стороны моего кресла пассатижи, я перекусил тросы, которые натягивали фиксирующие ремни, и пулей вылетел из кабины. Я заметил пожарные машины, которые мчались к горящему самолету, и обернулся посмотреть, как там Майк. Его не было на месте. А часть реактивного мотора от удара сдвинулась вперед, проломив задний конец кабины, и торчала там, где раньше находилось сиденье Майка. Тут я и подумал, что случилось самое плохое.

Но, глядя вдоль полосы, над которой струился раскаленный от жары воздух, я увидел, что кто-то отчаянно мне машет. Это был Майк, позади него волочился парашют. Майк рванул рукоятку катапульты прямо перед посадкой. Как оказалось, мы оба в те секунды приняли единственно верные для каждого из нас решения. Если бы Майк не катапультировался, его раздавил бы сорвавшийся с места двигатель. Если бы я попытался катапультироваться, то погиб бы: как потом обнаружилось, мое кресло случайно оставалось зафиксированным на месте и при срабатывании взорвалось бы прямо в кабине. Нам просто повезло. Как и положено после подобной аварии, нас поместили на ночь в госпиталь, хотя мы заработали лишь незначительные порезы и синяки.

– Смотрю, ты сумел выкрутиться, – заявил мне Йегер, зайдя в госпиталь, чтобы повидать нас.