Две стороны Луны. Космическая гонка времен холодной войны

Единственным вариантом было снижать давление в скафандре, приоткрывая клапан и понемногу выпуская кислород, пока протискиваюсь в шлюзовую камеру. Сперва я намеревался доложить о своем плане Центру управления, но решил промолчать: не хотел, чтобы на Земле занервничали. Все равно единственный человек, который может вернуть ситуацию под контроль – я сам.

Но я чувствовал, что температура в скафандре опасно растет; началось все с волны жара, накатившей от ступней и поднявшейся вдоль ног и рук. Она возникла из-за отчаянных и мощных усилий, которые я прикладывал к продвижению. Времени уходило гораздо больше, чем я рассчитывал. И даже после того, как я целиком поместился в шлюзовую камеру, мне еще следовало сделать нечто почти немыслимое: выгнуться в противоположную сторону, дотянуться до люка и запереть шлюз, чтобы Паша мог включить механизм уравнивания давления между внутренней полостью камеры и кабиной корабля.

Когда Паша убедился, что люк закрыт и давление выравнено, он распахнул внутренний люк, и я протиснулся в кабину, утопая в поту, с бешено колотящимся сердцем.

К счастью, мои проблемы с возвращением на борт космического корабля по телевизору уже не показывали. Так моя семья избежала волнения и страха, не узнав, что я чуть было не остался в космосе в беспомощном одиночестве. А узнай она о смертельной опасности, в которой мы с Пашей оказались в последующие часы, так вообще бы пришла в ужас. Ведь трудности с моим возвращением в кабину стали лишь началом цепочки аварий и опасностей, которые едва не стоили нам жизни.

С той секунды, как на Земле поняли, что наша экспедиция попала в беду, передачи с борта, которые шли в прямой эфир, перестали транслировать. Вместо них по радио без объяснений вдруг заиграли «Реквием» Моцарта. В Советском Союзе передавали такую мрачную музыку, если умирал видный политический деятель, но до официального объявления о кончине.

* * *

Мы ничего не знали о новостном молчании. Мало что могло нас тогда заботить меньше. Пытаясь отдышаться после отчаянных усилий к возвращению в кабину, я думал о том, что если бы не тренировался физически так упорно, то не выполнить бы все те сложные телодвижения, которые спасли мне жизнь.

Паша тоже понимал, как сильно я рисковал навсегда остаться снаружи корабля и как близко мы подошли к черте, за которой главная сенсация нашей экспедиции превратилась бы в трагедию. Но он держался спокойно. Как только я открыл шлем и отер пот с глаз, лицо тут же снова покрылось по́том. Паша сказал мне, чтобы я немного отдохнул перед тем, как записать в бортовой журнал отчет о выходе в космос. Нам предстояло выждать еще полный орбитальный виток перед следующей задачей – сбросом воздушного шлюза. Это означало, что у меня есть полтора часа на то, чтобы записать отчет и отдохнуть.

Но в крови у меня оставалось столько адреналина, что спать я не мог. Достав планшет для эскизов и цветные карандаши, я молча стал зарисовывать первые впечатления от панорамы, которую наблюдал, паря в открытом космосе. Я старался ухватить различные оттенки угольных колец, которые создавали внешний край земной атмосферы, краски восхода и свечение воздуха над горизонтом планеты, опоясывающую земной шар синеву и весь спектр цветов, которые я видел, глядя на наш мир.

Я успел набросать четыре эскиза, и пришло время отделить шлюзовую камеру при помощи маленьких пироболтов со взрывчаткой внутри, которые соединяли камеру и основной корпус корабля. Почти сразу же, как они сработали, космический корабль начал безостановочно кружиться. Мы пока находились на свету, хотя и готовились уйти на ночную сторону, и мелькающий в иллюминаторах свет уже вызывал дурноту.

Топлива у нас имелось всего на одну ориентацию по курсу, и такой маневр нам разрешалось выполнить только перед началом торможения для возвращения на Землю. Но полет должен был длиться еще 22 часа. Я не мог поверить, что нам все это время предстоит терпеть такую закрутку со скоростью 17 градусов в секунду, то есть в десять раз сильнее, чем ожидалось. Когда мы доложили о проблеме в ЦУП, нам ничего не ответили.

В планетарной тени вращение нас сильно не беспокоило. В эти периоды в корабле царили спокойствие и тишина. Но как только мы вновь оказывались в потоке солнечного света, лучи начинали метаться в иллюминаторах, мешая сосредоточиться и сориентироваться. Казалось, мы ничего не можем сделать. Я устал от напряженной прогулки за бортом, но, несмотря на это, понимал, что придется все перетерпеть.