Две стороны Луны. Космическая гонка времен холодной войны

Это был Юрий Гагарин; он всегда называл меня Блондином. Услышав его голос, я почувствовал облегчение. Даже в таких тяжелых обстоятельствах он был полон тепла и даже расслаблен. Некоторые другие космонавты постоянно держались серьезными и суровыми, но с Гагариным мы улыбались одним и тем же шуткам. С ним мы провели много времени вместе. Юрий был человеком добрым, совершенно не заносчивым, вовсе не выпячивал свою славу, как можно было бы ожидать от такой знаменитости. У нас с Юрой имелась и еще одна общая черта: обоих Королёв выделял как любимчиков. Но из его слов стало ясно, что Центр управления полагал, будто мы уже приземлились.

Паша щелчком включил микрофон.

– Нам пришлось отключить систему автоматической посадки. Она выдала отказ. У нас хватает топлива только на одну коррекцию. Кроме того, индикатор показывает крайне малый остаток топлива в главной тормозной двигательной установке, – доложил Паша максимально спокойно. – Мы можем сделать только одну попытку торможения для входа в атмосферу. Поэтому просим разрешить перейти в нештатный режим.

– Так точно, разрешаем применить нештатную процедуру, – почти мгновенно отозвался Юрий, ничем не выдав удивления от того, что мы все еще на орбите.

Определить место посадки входило в мою задачу как штурмана. Двигаясь по нашей орбите, мы пролетали прямо над Москвой: получалось, мы могли бы приземлиться даже на Красной площади. Но нам следовало выбрать максимально ненаселенную местность. Я остановился на области неподалеку от Перми, города, расположенного к западу от Уральских гор – естественного барьера между Поволжьем и Сибирью. Даже если я ошибся в расчетах, и мы пролетели бы дальше Перми, то все равно должны были сесть на советской территории. Мы не рисковали залететь так далеко, чтобы ненароком оказаться в Китае; отношения с Китайской Народной Республикой в то время у нашей страны оставались плохими. Я рассказал ЦУПу о своем решении. Но не понял, услышали они мои слова или нет. Мы не получили никакого подтверждения.

Однако беспокоиться, приняли ли наш сигнал, нам стало некогда. Паша начал ориентировать корабль для маневра. Несмотря на трудность задачи, Паша справился с ней блестяще. Для того чтобы использовать оптический прибор ориентирования, ему пришлось вытянуться горизонтально поперек обоих сидений, пока я удерживал его в неподвижности напротив иллюминатора с установленным в нем прибором. После этого нам следовало как можно быстрее занять места в креслах, чтобы центр тяжести корабля находился в правильной точке перед запуском тормозного двигателя, придающего импульс для входа в атмосферу. Как только Паша включил двигатели, мы услышали, как они взревели, и ощутили крепкий толчок, когда корабль начал замедляться. Мы тут же припали к двум отдельным секундомерам, чтобы внимательно отсчитать короткое время работы ракетного двигателя, и в конце одновременно молча подняли руки, чтобы его выключить. Шум стих, снова стало очень тихо. По плану полета, спускаемый аппарат должен отделяться от приборного отсека через десять секунд после торможения. Я отсчитывал секунды в уме. Но что-то шло совершенно не так.

Казалось, нечто толкает нас обратно или словно тянет сзади. Когда мы начали вход в земную атмосферу, возникшая сила тяжести стала прижимать в другую сторону. Борьба противоположно направленных сил – а на приборах я видел ускорение в 10 g – шла настолько яростно, что в наших глазах стали лопаться мелкие кровеносные сосуды. Выглянув в иллюминатор, я понял, какой ужас творится с кораблем. Кабель между посадочным и орбитальным аппаратом все еще соединял две части корабля. Поэтому вся конструкция вращалась вокруг общего центра тяжести по мере того, как мы быстро входили в атмосферу.

Вращение наконец прекратилось на высоте около 100 километров, когда кабель, державший приборный отсек «на привязи», перегорел и спускаемый аппарат освободился. Позже мы почувствовали резкие рывки, сперва при вводе тормозного парашюта, а затем – основного, посадочного. Все вокруг утихомирилось, наступили тишина и покой. Мы слышали, как ветер свистит в стропах парашюта, пока наш аппарат мягко покачивался под его куполом.

Вдруг стемнело. Мы вошли в облака. Потом темнота сгустилась сильнее. Я забеспокоился, не опускаемся ли мы в глубокий овраг или ущелье. Посадочный ракетный двигатель, предназначенный для того, чтобы снизить скорость перед касанием земли, вспыхнул и прогрохотал. Наконец мы ощутили, как аппарат, тяжело шлепнувшись, остановился. Мы приземлились в снег двухметровой глубины.

* * *

Мы понятия не имели, где оказались. Я забыл отключить электромеханическую систему отслеживания местоположения после того, как настроил ее на точку посадки, – если бы я сделал это, мы смогли бы точно определить нашу широту и долготу. Но я понял, что оставил это устройство работать, и теперь оно показывало, что мы приземлились на 2000 километров дальше Перми, в самой глубине Сибири.

– Как думаешь, нас скоро найдут? – с обеспокоенным вопросом повернулся ко мне Паша, когда аппарат после встряски остановился.