Две стороны Луны. Космическая гонка времен холодной войны

Оказалось, что с парашютами тоже серьезные проблемы. Тормозной раскрылся по графику, как и вытяжной, но он не смог своей тягой выдернуть основной купол из контейнера. Когда после этого пошел в ход запасной парашют, он, запутавшись в стропах вытяжного, тоже не раскрылся.

До полета Комарова «Союз» проверяли на управляемую автоматическую посадку. Испытание прошло успешно, кроме одной неисправности, которой все равно удалось бы избежать при пилотируемом полете: спускаемый аппарат разгерметизировался из-за того, что его днище прогорело при спуске. Но его парашюты нормально раскрылись, и он приземлился на лед Аральского моря. Причину прогара нашли, а поскольку корабли пилотируемой серии конструктивно отличались в том месте, то та же самая проблема не могла возникнуть снова.

Как только утратили связь с «Союзом-1», поисково-спасательные отряды выдвинулись в зону, где ожидалась аварийная посадка – в район Орска, у южной оконечности Уральского хребта, вблизи границы РСФСР и Казахской ССР. Скоро я присоединился к группе, вылетевшей с Байконура.

Прибыв на место, мы нашли лишь груду искореженного металла. Двухметровый аппарат Комарова расплющило в страшное месиво толщиной не более 70 сантиметров. Корабль врезался в землю на скорости 25 метров в секунду, мгновенно убив пилота. После этого начался пожар. Около обломков лежали три парашюта. Мы тут же поняли, что они не раскрылись, как должны были.

Причиной катастрофы, как выяснилось, стало то, что парашютный контейнер открылся на высоте 11 000 метров и деформировался, зажав купол основного парашюта и не давая ему раскрыться. Проведя испытания, инженеры заключили, что контейнер недостаточно жесткий. Его усилили и стали тщательно полировать изнутри, чтобы исключить любую возможность повторения такой же аварии. Каждую деталь механизма доработали для большей надежности. Но пилота первого корабля, этого неповторимого человека, уже ничем нельзя было вернуть.

Гибель Комарова резко пошатнула моральный дух космонавтов. Он был нашим другом. Теперь его не стало. В том, что осталось от его тела, даже невозможно было разглядеть знакомые черты. Прах Комарова поместили в Кремлевскую стену вслед за прахом Королёва.

До трагедии советские журналисты, как и все, плохо понимали, с каким чудовищным риском мы сталкиваемся в полетах. Им казалось, что летать в космос легко. Все эти марши, парады, помпезная музыка и дождь из медалей и орденов, которым осыпали космонавтов, заставляли воспринимать космонавтику как представление. Теперь же все осознали, что быть космонавтом – это дорога не только к славе и обожанию публики, но иногда и к смерти. Народ нашей страны начал понимать, как опасны космические полеты, так же, думаю, как и американцы поняли это после пожара на «Аполлоне-1». На отечественную космонавтику выделили больше средств, но эти деньги так и не сравнились с огромными суммами, выделяемыми в Америке для NASA.

Нет нужды разъяснять, что новые полеты стали невозможны до тех пор, пока все бортовые системы корабля не пройдут полную перепроверку. На самом высоком правительственном уровне решили провести новые серии испытаний. Это значило, что с планировавшимся расписанием полетов придется распрощаться.

В то время я думал, что до следующего запуска «Союза» пройдет, возможно, года два. Но этот период продлился 18 месяцев.

Дэвид Скотт

После пожара на «Аполлоне-1» все прозрели, поняв, насколько трудна высадка на Луну. Сомневались и насчет самой лунной программы США, в частности некоторые политики. Перед нами маячил реальный шанс, что программу закроют. Все балансировало на грани.

– Зачем мы вообще связались с этой Луной? – задавались вопросом многие. – Те же самые деньги можно было бы потратить куда лучше. Почему мы тратим их на то, чтобы угробить этих парней? Да и зачем вообще лететь на Луну? Просто потому, что так сказал Кеннеди? Ну так его больше нет.

Слушания о причинах трагедии проходили и в Палате представителей, и в Сенате на Капитолийском холме. Чтобы представлять астронавтов, в Вашингтон поехал Фрэнк Борман, и он отлично выразил то, что мы чувствовали.

– Мы уверены в нашем руководстве и в наших инженерах так же, как в самих себе, – говорил Борман, обращаясь к комитету Конгресса. – Думаю, настоящий вопрос в том, уверены ли вы в нас.

После долгих дебатов Конгресс ему ответил: да, уверены. Бюджетные оковы, наложенные на космическую программу, ослабили. Теперь лучше понимали риски и угрозы, как и цену, которую надо платить за противодействие рискам и решение проблем, с которыми столкнулась программа. После пожара гораздо больше внимания стали уделять мнению астронавтов о технических вопросах.