Две стороны одной медали

Мама Наташи была врачом, так что ее старшая дочь кололась под присмотром – было понятно, что вытащить ее невозможно, по крайней мере, в данный момент. Иногда ее «чистили», но она снова возвращалась к героину. От нее закрывали на замки все двери, потому что из дома она выносила все, и помочь ей было практически нереально. Помню, мы смотрели какое-то кино, и Наташа заснула, вдруг зашла ее сестра, спросила, можно ли с нами. Легла. И я понял, что ее трясет – у нее была ломка. Словами не описать, что происходит в этот момент с человеком: я ее успокаивал, гладил по голове, убаюкивал до самого утра, пока ей не стало легче. После той ночи мое отношение к наркоманам изменилось раз и навсегда. Я увидел, как она страдает, понял, что это страшная болезнь… Знаю, что сейчас у нее все хорошо, и очень этому рад.

Питер удивительным образом не затащил меня в мир наркотиков, это был город, где каждый второй либо нюхал, либо был на таблетках. В лучшем случае грибы. Хорошо, что я не подсел, хорошо, что дальше в моей жизни появился серьезный спорт, я попал в сборную, и у меня появился свой наркотик – желание выигрывать.

С Наташей мы провстречались полгода – было все хорошо и спокойно, мы идеально подходили друг другу, но в какой-то момент я вдруг понял, что перестал быть собой, что стал овощем, что в этих отношениях я – не я. Я сбежал, а через некоторое время снова начал встречаться с Сашей. Она приняла мое «давай попробуем еще раз», и мы «пробовали» еще много лет. Бывало всякое, но даже долгие разлуки не мешали нам быть вместе. Помню, через год нашего воссоединения Саша уехала по контракту работать в мексиканский цирк на льду. Контракт был на два года, но она продержалась всего один и вернулась домой, ко мне. Все это время я жил в ее семье, и мы постоянно пытались общаться по очень медленному Интернету с разницей во времени. Кто помнит эти интернет-карточки, работающие через телефонию, тот поймет, что это само по себе было подвигом.

При этом хотя фигурное катание и шло параллельно всем рассказанным событиям, но мне дико нравилось работать с Ирой Улановой. Она была хорошей партнершей, артистичной, раскованной на льду. У нее была американская школа фигурного катания, и она показала мне много нового в плане движений, хореографии даже музыку другую предлагала. Для своего возраста она была очень взрослой. Даже когда мы расставались, она поняла меня, сказав на прощание: «Я, может, не буду олимпийской чемпионкой, а ты сможешь добиться».

Расстались мы потому, что у Иры была проблема: она сильно выросла и, может быть, из-за этого часто «ломалась» – у нее были хрупкие кости. Заживет – и сразу новая травма, постоянно. Я очень переживал, на руках носил ее по больницам в гипсе. Я правда любил ее как младшую сестру. До сих пор всегда очень тепло о ней вспоминаю. Ира была прекрасной девочкой, и, может быть, мы бы прокатались куда дольше, не будь таких проблем. Но однажды я все-таки решил: надо что-то менять.

Мы приехали на какие-то соревнования в Казань, очень плохо откатали короткую программу, собирались отыграться. Я настраивался на произвольную программу, чтобы показать все, на что мы способны, но Людмила Станиславовна решила по-другому и сняла нас с соревнований. Это стало последней каплей. Я сказал, что если она так сделает, я больше не буду у нее кататься, объяснял, что это не по-спортивному, это трусость. Но Смирнова была непреклонна: призовое место мы бы уже не заняли, и выше 7-го не поднялись. По той системе судейства прыгнуть с 9-го места на 1-е было невозможно. Я пошел на принцип и объявил Смирновой об уходе. У нас не было результатов три года, Ира постоянно травмирована, шансов что-то показать в спорте не представлялось. Позвонил домой родителям, рассказал им о своем решении. Они согласились со мной, а мама, как когда-то в детстве перед выходом на лед, сказала: «Ты лучший! У тебя все получится!»

ДАЖЕ КОГДА МЫ РАССТАВАЛИСЬ, ОНА ПОНЯЛА МЕНЯ, СКАЗАВ НА ПРОЩАНИЕ: «Я, МОЖЕТ, НЕ БУДУ ОЛИМПИЙСКОЙ ЧЕМПИОНКОЙ, А ТЫ СМОЖЕШЬ ДОБИТЬСЯ»

В Питер из Казани мы ехали через Москву, я даже не пошел к тренеру и Ире в купе – ехал с ребятами из ЦСКА. Мне было неудобно, вроде бы объявил об уходе, и лишний раз пересекаться стало неловко. Приехали на Казанский вокзал, переходим на Ленинградский, и тут ко мне подходит Людмила Станиславовна:

– Максим, отдавай коньки!

– Зачем? – удивился я.

– Если ты не отдашь коньки, я не отдам тебе билет до Питера.

Я вытащил коньки из сумки и швырнул ей, она забрала их, выдала билет и ушла. Как она потом говорила всем – это были ее коньки, так как она мне их купила. На самом деле, когда я только приехал из Перми, мои коньки действительно были изношены, и новые мне купил Уланов. Но с тех пор коньки по мере надобности мне выдавала Федерация фигурного катания, однако Смирнова решила меня наказать таким нелепым способом.