Две войны (СИ)

Он устало посмотрел в зеркало и не узнал себя. В отражении на него смотрели неестественно большие, сырые каре-зеленые глаза, полные отчаянья и боли, готовой вылиться наружу горькими слезами, которые он судорожно в себе давил, загоняя обратно, взывая к остаткам своей раздавленной чести. Изможденный человек в зеркале без интереса посмотрел на Джастина, а его бледное лицо в черной щетине могло принадлежать как двадцатилетнему, так и шестидесятилетнему человеку. Лицо было незнакомо — знал он его хуже, чем лица солдат, тусклые глаза, вовсе чужие, смотрели враждебно. Худощавые, дрожащие руки неуверенно дотронулись до слипшихся от грязи и пота волос, падающих на плечи длинными прядями, уже отросшими за время пребывания в неволе. Лицо осунулось и вытянулось, а страшная серая бледность придавала ему жалкий, больной вид, еще сильнее очерчивая многочисленные безобразные ссадины и синяки на лице. Истерзанные припухшие губы, обычно тонкие и бесформенные, четко выделялись на общем сером фоне. Джастин мысленно сжался при виде такой картины и немедленно отвернулся, чтобы не видеть перед собой этого жалкого, слабого, безвольного раба.

Он сжал в руке лезвие и почувствовал холодный мазок острой кисти по ладони. Крови не было, но светло-розовый рубец быстро наливался изнутри, грозясь выплеснуть кровь наружу. Джастину оставалось принять решение, совершить поступок и нести за него ответственность — этого южане не любили. Негласный, но упорный девиз конфедератов — отбрехаться по возможности, любимый вид спорта — плавание по течению, вид искусства — распевание жалоб, работа — околачивание в салунах и кабаках. «Сейчас все иначе. Я это сделаю».

Джастин вдохнул полную грудь воздуха, вскинул голову и принялся за работу. Стерев засохшую кровь и грязь с тела влажной губкой, взялся за лицо.

Невероятных усилий стоило побриться трясущейся от напряжения левой рукой, но он справился и, присыпав пудрой щеки, растер сверху гель с резким запахом лимона, после чего уселся на бортик ванной и принялся ждать, пока вязкая масса подсохнет и кожа в месте мелких порезов покроется коркой. Ему было плевать, сколько из отведенного времени еще оставалось, он точно решил, что пока не приведет себя в человеческий вид — не ступит и ногой в ту комнату. Раз ему предназначено встретить смерть лицом к лицу, так лучше сделать это как подобает дворянину, офицеру и джентльмену.

Джастин с ненормально спокойным лицом разглядывал свои уродливые пальцы. Сейчас он почти не верил, что это уродство принадлежит ему, аристократу, которому положено иметь всегда ухоженные руки — визитную карточку любого состоятельного и уважающего себя джентльмена. Однако его ногти — точнее, то жалкое подобие, которое от них осталось после изощренных махинаций Эллингтона, — вгоняло в ужас. Истерзанные огрызки отрастающих ногтевых пластин больше напоминали обугленные угольки, пальцы были скрючены и тонки, как лапы паука, а два поломанных — средний и безымянный — набрякли, суставы распухли. Кисти рук походили на сухую ветку, а под стертую в кровь кожу, забились маленькие частички земли и пыли, вызывая непреодолимый зуд.

— Твое время вышло, — скомандовал Эллингтон офицерским рубленым рыком. — Выползай оттуда.

— Пошел к черту, мерзкая тварь, — беззвучно отозвался младший по званию, потянувшись за полотенцем. Пришло время стирать бальзам с лица, или кожа пересушится…

— Я вижу, тебе нравится боль, Джастин? Иначе с чего бы ты опять испытывал мое терпение. Я и так слишком добр к тебе, ты это оценил? — осведомился мужчина по ту сторону двери, и слава богу, что Джастин не видел его лица, ведь в противном случае он бы непременно выронил полотенце из рук.

«Тебе придется меня за яйца вытаскивать отсюда, гнида».

Голос Эллингтона резал пылающим кинжалом, оставляя после себя раскаленные борозды, но и Джастин не намерен был так просто сдаваться, хотя горло предательски сдавило судорогой страха, и он просто потерял дар речи, услышав очередь настойчивых ударов, обрушившихся на дверь. Когда затрещали петли, лейтенант вскинулся и понял, что сделал себе только хуже, ведь Эллингтон был в отличном расположении духа еще двадцать минут назад, и стоило ему выводить из себя этого бесноватого? Конечно, это все не могло закончиться иначе, чем насилием палача над пленником, но все же разъяренный, дышавший огнем зверь не может заменить нечто похожее на человека.

— Черт! — Джастин схватил первое, что попалось под руку; это оказалось его единственное и самое надежное оружие — бритва.

Он поспешно зажал его между указательным и средним пальцами левой руки, впечатал в ладонь, ощутив уже знакомое покалывание в месте, где лезвие соприкасалось с кожей, и застыл, размышляя, что делать дальше? Убить капитана? Тогда что он будет делать средь бела дня в лагере, полном янки, которые уж точно не дадут ему так просто улизнуть?

«Да, да я убью его, но не сейчас. Надо пронести лезвие в лагерь».

Удары вдруг стихли, всякое движение за дверью прекратилось.

«Господи Боже… Что на этот раз?»