Две войны (СИ)

“Будешь выпендриваться – пустят в расход”. – Пресёк себя Джастин и, удостоверившись, что животное больше не дергается, стал нагружать телегу досками из ясеня и дуба, стараясь, лишний раз не беситься.

При каждом движении горло саднило, легкие скручивало судорогой тянущей и липкой боли; она преследовала его уже пять дней. Долгих, мучительных дней сна на холодной сырой земле, дышащей мерзлой тоской по ушедшему теплу, истлевшему вместе с солнцем. Этот кашель не давал Джастину покоя ни серым промозглым днем, ни морозной темной ночью. Ему так надоело мириться с участью раба, бороться со своей болью, мраком, скрывающим человеческие стоны и шепот мольбы. Ему надоел ноябрьский дождь, моросящий это место каждый день.

Лесопилка действительно запоздала сегодня с доставкой дров для растопки печей, а все потому что янки решили расширить железнодорожные пути к западу от штаба, через реку Дорапон, вверх к Вирджинии. По этой причине лесопилка, шахты и рудники, а так же обеспечивающая их котельная - сегодня работали на износ. К пяти часам вечера люди были просто раздавлены и убиты усталостью, ведь пильная мельница была всего одна - ветровая, в двадцати футах от пункта заготовки, где работал Джастин; основная часть леса валилась топорами. На вырубленной лесном просеке высились прямые ровные стволы буков и сосен; на сухой траве лежали поваленные деревья, а справа выстроились штабеля уже обтесанных бревен, вокруг которых носились южане, поспешно закладывая древесину в телеги, не обращая внимания на бранные выкрики. Джастин взял лошадь под узды и повел животное мимо соснового выворотня, обходя рвы и канавы, продолжая свою работу, пытаясь подавить жгучий кашель.

- Где ты ходишь, старый хрыщ? – спросил другой дневальный управляющий солдат, покачиваясь на коне, увидав приближающегося к лесоповалу сержанта. - Роспуск бревна должен был закончиться десять минут назад! С чего это твой зверинец так распоясался? Теряешь сноровку, контрабандист? – сострил молодой светловолосый янки.

- Проваливай и не мешай мне работать, - огрызнулся хмурый и как обычно малоразговорчивый моряк, не поворачивая головы в сторону ухмыляющихся солдат. – Иначе смахну твою тупую голову с уродливого тела.

Палач резким движением раскрутил кнут, с яростью бросил вперед длинный конец, на котором болтались два металлических набалдашника с острым трехдюймовым лезвием между ними.

Калверли содрогнулся всем телом при виде страшного орудия прозванного среди пленников скорпионом - один удар такой плетью мог вырвать кусок плоти и раскроить кость, а второй – грозил смертью. Палач использовал эту плеть только однажды, как рассказывал ему Майкл, дней десять назад, когда наказывал человека, позволившего себе наброситься на сержанта с топором в руках. Тогда, по словам Розенбаума, человек умер на четвёртом ударе, заливаясь криком и мольбами. Джастин не знал, много ли это - четыре удара подобным орудием, но даже такой малости хватило, чтобы довести до припадка всех наблюдавших за этим зрелищем конфедератов. С тех пор моряк часто брал с собой эту плеть и показательно расхаживал с нею по лагерю, зная какой ужас эта вещь внушает южанам. Он был прирожденным членовредителем и стал опытным мастером в этом диком ремесле. Одним ударом ножа он пронзал человеку сердце и вылавливал его из груди так же легко, как Джастин рыбу из пруда в загородном доме Кристофера. Контрабандист переламывал человеку шею так же быстро, как повар разбивает яйцо. Его виртуозности мог позавидовать любой пианист или скрипач, ведь сержант сворачивал человеку челюсть за лишнее слово быстрее, чем скрипач поворачивает на грифе колок. Он лихо брался за любое дело и вытягивал музыку человеческого тела: сопрано трещащих костей и тенор сорванных криков – идеальная симфония агонии. Джастин помнил как там, в подвале, болтаясь на цепях, он сам заходился криком, когда из каждого сустава его тела палач вытягивал эту жуткую мелодию.

Он вырывал людям языки, дабы они не кощунствовали под пытками, и благо, что Джастин умел молчать, когда это было необходимо.

Джастин стоял перед нагруженной телегой, голову он держал покорно склоненной, смотрел себе под ноги. Ежедневно все пленники поступали в распоряжение этого человека, и он был вправе делать с ними все, что заблагорассудится. Кнутовище больно ударило по щеке, ошпарив её раскалённой лавой и Джастин, поспешно вскинул голову. Сержант скривил толстые сухие губы в неприятной, такой же гадкой как он сам, усмешке:

- Давай двигай. Для тебя особое распоряжение.

Солдаты уже ускакали вперёд, наблюдая за передвижением первых трёх повозок, видимо, не решившись высказать сержанту вслух всё, что о нём думают - безудержный страх, который внушал этот человек, заставлял трепыхаться от ужаса не только южные сердца. Вторая плеть, возникшая в другой руке сержанта, расплелась в длинный ремень с кусочком свинца на конце, со свистом прорезав воздух.