Двенадцать королей Шарахая

Улыбка сползла с лица Эмре. Может, ему было стыдно за глупость, которую он ляпнул, а может, за то, что правда вышла наружу. Однако он даже не извинился, только камни стал таскать более сосредоточенно.

Энасия вновь прошла мимо, возвращаясь в храм, но Эмре на этот раз так усиленно старался на нее не смотреть, что Чеде стало неловко. Она вовсе не хотела вставать между Эмре и девушкой, которая ему нравится. Только… почему именно Энасия?

Они положили еще ряд, и Галадан, объявив короткий перерыв, отправился проверить бригаду сына. Чеда утерла лоб и села на горку светлых камней, тяжело дыша.

– Просто они так близко… – прошептала она, чтобы Галадан не слышал, надеясь перевести разговор на какую-нибудь другую тему, и кивнула на зеленые сады нависшего над ними Таурията. Эмре знал, что и кого она имеет в виду: Королей. Дев. Место, где повесили ее мать.

– Ты и до этого была странная.

– Ты мне об этой работе рассказал три дня назад, Эмре. Думаешь, я не знаю, где храм Тулатан?

Он вперился в нее взглядом, будто пытался дырку просверлить, выведать все секреты, но Галадан вернулся вовремя и махнул в сторону журавля.

– Хватит миловаться, голубки, давайте, тяните!

Эмре покраснел еще пуще, Чеда почувствовала, как разгорелись щеки, и до конца дня старалась не замечать, как блестят на солнце мускулистые плечи и руки Эмре, как напрягаются его мышцы, когда он тянет за веревку. Пару раз она краем глаза заметила, что Эмре тоже на нее смотрит, но каждый раз он поспешно отворачивался. Молча.

* * *

Следующие несколько дней Чеда не могла выкинуть из головы образ Месута, выходящего из бедного домишки в Узле. Гожэнова ухмылка, что ему там понадобилось? Она обязана была выяснить, поэтому однажды перед Бет За'ир накинула грязный потрепанный тауб, надела никаб и отправилась на юг.

К вечеру толпа схлынула, Шарахай занялся ужином. Где-то на севере играл танбур, с востока ему вторил дудук: вдалеке друг от друга они наигрывали одну и ту же печальную песню – плач по душам, затерявшимся в пустыне. Такое часто бывало в Шарахае: стоило кому-то завести мелодию, как к нему присоединялся другой музыкант. Бывало, что целые кварталы оживали аккордами по вечерам. Но сегодня лишь эти двое вели свою песнь, остальные же молчали, возможно, так же тронутые, как Чеда, не желавшие разрушать это чувство возвышенной скорби.

Когда Чеда дошла до переулка, в котором видела Короля, песня закончилась. Наступила тишина, но вот улицы разразились восхищенным свистом, и барабан завел веселый ритм. Танбур и дудук тут же подхватили его, вплелись в мелодию переливы канунов и кундунские трещотки. Чеда немного повеселела – в последнее время она слишком часто думала о маме… но все мысли вылетели из головы, когда она поняла, что дошла до нужной двери.

И у этой самой двери кто-то был.

Чеда остановилась. Ей показалось, что ее сапоги шаркают на всю улицу, но стоявший у двери мужчина не обернулся. Он был высоким, худым и носил зеленый тюрбан на старинный манер. Только дворяне и выскочки, строившие из себя благородных, повязывали тюрбаны так высоко. Из-за темных одежд и ярких теней переулка Чеда не сразу заметила кнут, притороченный к широкому поясу мужчины. Вот он достал кинжал, вонзил в ладонь и, облизнув кончик, убрал в ножны. Покрутил кистью, чтоб кровь разлилась по всей ладони, сжал кулак, запачкав и пальцы, а затем, раскрыв ладонь, приложил ее к деревянной двери.

Отпечаток кровавой руки заблестел в умирающих лучах солнца, но мужчина склонился, подул на него, и все исчезло, будто вода, ушедшая в песок.

Кнут. У него кнут… значит, это Шукру, Король Жатвы, выбирающий, кто достанется асиримам в Священную ночь? И Шукру только что отметил тех, кто живет за этой дверью…

Он медленно обернулся, бесстрастно взглянул на Чеду – с самого начала знал, что она там стоит, но почему-то позволил смотреть.

Веселая мелодия так и играла вдалеке. Король подошел ближе, спокойный, как и Месут… А с чего бы им волноваться? Это их город. Что им какая-то одинокая девчонка!

Он посмотрел ей в глаза, убрал покрывало никаба, вглядываясь в лицо, читая ее, как свиток.

Чеда моргнула; бессильный гнев, ярость на тех, кто убил маму, привел ее в чувство. Она должна была упасть на колени, ткнуться лбом в пыль, но не стала.

Даже если сейчас Чеда не может убить его, она может стоять гордо, глядя в глаза маминому убийце.

Шукру поднял окровавленную руку.

– Это – знак избранных, – хрипло сказал он. – Избранные блаженны, не так ли?

– Истинно так, мой повелитель.

– А ты? – спросил он, кивнув на окровавленную ладонь. – Хочешь, я отмечу и тебя? Желаешь ли ты гулять по Далеким полям, сияя благословением богов?

«Я бы все отдала, чтобы идти рука об руку с мамой в Далеких полях», – подумала Чеда. Но время еще не пришло.

Далекие барабаны загрохотали, как сумасшедшие, в такт с ее бешено бьющимся сердцем. Песня вот-вот закончится…

Она посмотрела в глаза Короля, блестящие, будто звезды.

– В этом мире еще есть дороги, по которым я хочу пройти, мой повелитель. Пути, на которые я еще не ступала.

Его глаза улыбались.

– Немногим я жалую этот дар.