Двенадцать стульев

Вполне очевидно, что Ильф и Петров надеялись восстановить купюры. После второго зифовского издания две ранее не публиковавшиеся главы – о досоветских похождениях Воробьянинова – были под общим заголовком напечатаны журналом «30 дней» в октябрьском номере 1929 года. Указывалось, что это – фрагмент романа[225].

Таким образом, все сорок три главы машинописи прошли цензурные инстанции. Оказались разрешенными, пусть в разное время и с потерями. Соавторам оставалось только свести воедино уже апробированное и печатать роман заново. Но, как известно, дополненное издание «Двенадцати стульев» не появилось.

Цензура лишь ужесточалась. Характер правки на различных этапах легко прослеживается.

Роман, завершенный в январе 1928 года, был предельно злободневен. Он изобиловал общепонятными тогда политическими аллюзиями, шутками по поводу фракционной борьбы в руководстве ВКП(б) и газетно-журнальной полемики, пародиями на именитых литераторов, что дополнялось ироническими намеками, адресованными узкому кругу друзей и коллег-гудковцев. Все это складывалось в единую систему, каждый элемент ее композиционно обусловлен.

Политические аллюзии в значительной мере устранялись еще при подготовке журнальной публикации. Изъяты и несколько пародий.

Борьба с ними продолжалась и в ходе подготовки книжного издания. Уцелели немногие.

В последующих изданиях исчезали имена опальных партийных лидеров, высокопоставленных администраторов и т. д. Это отмечено в комментарии.

Некоторые шутки Ильфа и Петрова стали попросту непонятными после редакторского вмешательства. Утратили прежний смысл.

Приведем характерный пример. В подготовленной для журнала машинописи есть сцена гадания по руке, где о ладони героини, пришедшей к гадалке, чтобы узнать свое будущее, сказано: «Линия жизни простиралась так далеко, что конец ее заехал в пульс, и если линия говорила правду, вдова должна была бы дожить до мировой революции».

Соответственно, «мировая революция» осмыслялась как событие отдаленное, хотя и вероятное – в рамках представлений о продолжительности человеческой жизни. Подчеркнем: крайне опасной была б такая шутка на пару лет раньше, но в сентябре 1927 года «антилевацкий» выпад сочтен уместным.

В ноябре ситуация изменилась. Потому и произведена неадекватная замена: вдова должна была бы жить «до Страшного суда».

Изначальный смысл шутки утрачен. Таких примеров немало.

Впрочем, есть изменения, внесенные без влияния цензурных установок. Например, при подготовке журнальной публикации Ильф и Петров устранили некоторые фактографические ошибки в рассуждениях о событиях, относящихся к европейской истории. Также исправлены опечатки, не замеченные в машинописном экземпляре. Правда, не все. Вот почему не обошлось без исправлений, когда готовились зифовские издания.

Нами текст романа «Двенадцать стульев» реконструирован, главным образом, по рукописям. Устранены купюры и прочие изменения, обусловленные цензурными установками.

Однако учтены некоторые исправления, внесенные Ильфом и Петровым в публикации. Разумеется, в комментарии обоснована правомерность учета правки – для каждого случая. То же самое относится к выявленным нами опечаткам.

Приведем характерный пример. Согласно всем публикациям, герой в главе «Великий комбинатор» вынимает из кармана «нагретое яблоко».

Однако в автографе Петрова дано иное определение. Яблоко там «налитое».

Разумеется, ошиблась машинистка, перепечатывавшая рукопись. А соавторы при сверках опечатку не заметили, и в каждой публикации она воспроизводилась. Подобных случаев тоже немало.

Стоит отметить весьма забавное обстоятельство. После издания реконструированного нами текста романа некоторые критики утверждали, что оно вообще неуместно.

Аргументы приводились различные. В том числе и наукообразные. Со ссылками на якобы общепринятые правила.

Постулировалось, во-первых, что реконструированный нами текст не соответствует «последней авторской воле». Значит, мы ее нарушили.

Во-вторых, постулировалось, что реконструированный нами текст читателям не нужен, потому как они привыкли к другому, соответствующему «последней авторской воле». Так называемому «каноническому».

А в-третьих, настаивали критики, именно «канонический» текст стал популярным. Значит, вмешательство редакторов было полезным.

Однако, во-первых, ни одна из советских публикаций романа не соответствовала авторской воле. Ни последней, ни вообще какой-либо.

Во-вторых, определение «канонический» неприменимо к тексту романа. Нет в текстологии канонов.

Что до редакции «Двенадцати стульев», включенной в пятитомное собрание сочинений 1961 года, то она – как все предыдущие – отражает совокупность волеизъявлений цензоров и редакторов. А если кто-либо считает этот текст «каноническим», так речь идет о пристрастиях, и менять их нет причины.

Наконец, ссылкой на популярность романа не доказать, что цензура была полезна Ильфу и Петрову. Вполне очевидно другое: уровень литературного качества материала оказался настолько высоким, что его не смогли снизить цензоры.

Друзья и знакомые