Двенадцать железных цепей

В зале повисла растерянная тишина. Мужчины за соседними столами приподнялись, из кухни выглянула подавальщица… Поняли, что произошло, или списали на странный пьяный угар? Уршула не знала.

Ляйда обернулась и выразительно на неё посмотрела. Что теперь, мол? Вмешаешься? Захотелось вцепиться ей в волосы на затылке и без всяких чар приложить о столешницу. Но нельзя: госпожа Кажимера узнает и за потасовку перед зеваками не помилует. Уршула давно не та простая задира, дочка моряка, которая не гнушалась отстаивать своё тумаками.

Мужчина на полу заёрзал и сдавленно закряхтел.

– Если наигралась, – бросила Уршула сухо, – идём.

И направилась к дверям. Хотела обернуться, чтобы проверить, чем занята Ляйда – (наверняка стояла посреди пропитавшегося пивом зала, прямая и гордая, как настоящая панна, и злобно кривила губы), – но удержалась. Пусть не думает, что Уршула станет разгребать последствия её гнева.

Ляйда наконец пошла за ней.

И больше они этот случай не обсуждали.

Второго из бывших учеников Йовара они нашли в глухой борожской деревне. Если верить записям госпожи Кажимеры, Пятро превращался в быка и жил на мельнице со своей семьёй – с мельницей так и вышло: та стояла у реки, одинокая, добротная, и вокруг неё раскинулась поразительная природа. С одной стороны – дремучий сосновый бор, с другой – холмы. Мельница нависала над рекой, как сказочный многоярусный терем, и умиротворённо поскрипывало её водяное колесо.

Пятро оказался мужчиной лет сорока, темноволосым, с длинными усами и совершенно бычьей шеей. Чародеек он даже на порог не пустил. Хмуро выслушал во дворе, взял перо. Задал пару вопросов, а потом попросил покинуть его дом.

Уршула принялась объяснять, что неповиновение навлечёт беду на семью Пятро и тому обязательно нужно явиться в Тержвице, но лицо мельника осталось таким же сосредоточенно-угрюмым.

– Моя семья, – сказал он степенным низким голосом, – не виновата в том, что кто-то там создал чудовище.

– Но тебе…

– Я понял, – перебил он Уршулу. – Приеду. Что ещё надо?

Ляйда издала смешок.

– Разве что не оказаться этим «кем-то».

Дальше разговор не пошёл. Пятро снова попросил их уйти, и чародейки послушались – вернулись к коням, оставленным в лесу.

– Вылитый Йовар, – усмехнулась Ляйда, устраиваясь под высокой сосной. Шершавый древесный бочок золотило солнце. Шелестели ветви. Ляйда небрежно поправила складки дорожной юбки, точно совсем не боялась замараться. – Ну чего там замерла… Злишься, Урыся?

Уршула стояла поодаль и, чтобы успокоиться, расчёсывала пальцами шёлковую гриву своего коня.

– Гадко, – обронила она наконец. – Договорить не успела, как уже прогнали, будто плешивую кошку.

Ляйда захохотала, доставая из-за пазухи бурдючок с водой.

– А ты на гостеприимство рассчитывала, Урысенька? – осведомилась она, делая глоток. – Конечно, мельник нам не рад. А ты бы обрадовалась?

Уршула ответила не сразу: заплетала гриву в косичку и лишь искоса поглядывала на Ляйду. Шеи коней лоснились. Колдовские копыта блестели начищенной медью. Прежде чем отправиться к мельнику, Уршула с Ляйдой накормили коней и сводили к речке, и теперь те стояли меж сосен довольные, покорные.

– Я, – отозвалась она наконец, – постаралась бы быть не такой грубой.

Казалось, Ляйду это развеселило.

– Ты-то? – Лукаво сощурилась. Откинулась спиной на ствол сосны, словно и расшитой безрукавки ей было не жалко. – Ну появится у тебя возможность оказаться на их месте. Посмотрим, как запоёшь.

Уршула выпустила гриву коня. Развернулась на пятках.

– Что? – переспросила. – Как это – на их месте?

Ляйда подавила смешок.

– Садись, – предложила она, указывая на место рядом. – В ногах правды нет.

Уршула достала плащ из подвязанной к седлу сумки, бросила его наземь около Ляйды. Может, богатая панночка и не берегла одежду, но грязь могла въесться так, что никакими чарами не выведешь – да и не обучала их госпожа колдовству для того, чтобы решать с его помощью бытовые дела.

– Ну. – Уршула опустилась на плащ, скрестила ноги в штанах: мягкий стоегостский лён, не для лесной почвы шились. – Слушаю тебя.

Ляйда склонила голову набок. В тёмных глазах – насмешка.

– Ах, Урыся-Урысенька, – произнесла она нараспев. – Вот недавно сказала, что ты старше меня и опытнее. Значит, и умнее, что ли?.. Сколько тебе там, двадцать пять?

Да. Самой Ляйде было двадцать один, но Уршула не понимала, к чему разговор.

Ляйда досадливо развела руками. Голос её стал тихим и ласковым:

– Но ты ведь ничего не понимаешь. – Она мелко повела подбородком. – Урыся, ты ведь по-прежнему та узколобая девочка, моряцкая дочка, и даже жизнь при её дворе ничему тебя не научила.

Это прозвучало так неожиданно и вкрадчиво, что Уршула не успела обидеться.

Ляйда подобрала под себя ноги и села ровнее. Осанка – величавая; не такого кроя, как, мол, ты, Урыся. Ляйда с детства жила при двух дворах: один – в Стоегосте, двор госпожи Кажимеры. Второй – в Мазарьском господарстве, где воеводствовал её отец, богатый пан. В одном Ляйда училась, в другой приезжала, чтобы познакомиться с очередной мачехой, занявшей место хозяйки её дома.

Но сейчас Уршула не собиралась её жалеть.