Дверь в стене

Таковы подлинные обстоятельства моего превращения. Моим отчаянным признаниям никто не верит. Меня принимают за безумца, и даже сейчас я нахожусь под присмотром. Однако я пребываю в совершенно здравом рассудке, и, желая доказать это, я сел и записал в подробностях все, что со мной произошло. Пусть читатель сам решит, есть ли в логике или манере приведенного выше рассказа хоть намек на безумие. Я молодой человек, запертый в теле старика. Но всем вокруг этот неоспоримый факт представляется невероятным. Естественно, я кажусь сумасшедшим тем, кто в это не верит; естественно, я не знаю, как зовут моих секретарей, слуг и соседей, не знаю врачей, что приходят меня обследовать, не знаю названия городка, в котором нахожусь (где бы он ни был). Естественно, я чувствую себя потерянным в собственном доме и страдаю от множества различных неудобств. Естественно, я задаю в высшей степени странные вопросы. Естественно, я кричу и плачу и испытываю приступы уныния. У меня нет ни наличных денег, ни чековой книжки. Банк не признает моей подписи, поскольку у меня, полагаю, все еще почерк Идена, пусть и несколько изменившийся из-за слабости мышц. Люди, что присматривают за мной, не позволят мне самому пойти в банк; да, по правде говоря, в этом городке, вероятно, и банка-то нет, а мой текущий счет открыт в каком-то районе Лондона. Похоже, Элвешем скрывал от своих домочадцев имя своего поверенного – я ничего толком об этом не знаю. Элвешем, разумеется, усердно изучал психологию и психиатрию, и мои рассказы о случившемся лишь сильнее убеждают всех вокруг, что я сошел с ума от долгих раздумий над тайнами человеческой психики. Воистину, тождество личности – не более чем пустая фантазия! Два дня назад я был цветущим юнцом, у которого вся жизнь была впереди; а сейчас я – злобный старик, неопрятный, несчастный, отчаявшийся, блуждающий по огромному роскошному чужому дому под пристальными взглядами людей, которые боятся и сторонятся меня, как безумца. А Элвешем в Лондоне начинает жить заново в крепком молодом теле, с мудростью и знаниями, накопленными за семьдесят лет. Он украл мою жизнь.

Я плохо представляю себе, как такое стало возможным. В кабинете я нашел горы рукописных заметок, по большей части относящихся к психологии памяти; в некоторых из них содержатся вычисления или шифровальные знаки, решительно непонятные для меня. Отдельные пассажи указывают на то, что Элвешема занимала также философия математики. Насколько я понимаю, он переместил всю совокупность своих воспоминаний, составлявших его личность, из этого дряхлого иссушенного мозга в мой – и сходным образом перенес мои воспоминания в отвергнутую им телесную оболочку. Фактически мы поменялись телами. Но как подобный обмен стал возможен, я не в силах уразуметь. Всю свою сознательную жизнь я был материалистом, однако здесь мне неожиданно довелось столкнуться с явным случаем отделения духа от материи.

Я собираюсь осуществить один отчаянный эксперимент и, как только закончу писать, примусь за дело. Этим утром при помощи кухонного ножа, втихаря утащенного во время завтрака, мне удалось взломать потайной, но довольно приметный ящик в этом чертовом бюро. Внутри я не обнаружил ничего, кроме зеленого стеклянного флакончика с белым порошком. На горлышке флакона имеется ярлычок, на котором написано лишь одно слово: «Освобождение». Возможно – и даже весьма вероятно, – это яд. Я сознаю, что Элвешем подсунул мне яд, более того, я был бы уверен, что таким образом он намеревался разделаться с единственным свидетелем против него, не будь флакончик так тщательно припрятан. Этот человек фактически решил проблему бессмертия. Если не произойдет чего-то непредвиденного, он будет жить в моем теле, покуда оно не состарится, а затем отбросит его и, найдя себе новую жертву, присвоит ее силу и молодость. Памятуя о его бессердечии, я страшусь при мысли о том, как он станет от раза к разу набираться опыта, который… Как давно уже он перепрыгивает из одного тела в другое?..

Но я устал писать. Порошок, похоже, легко растворяется в воде… И не сказать, что раствор неприятен на вкус.