Дверь в стене

Но я отвлекся от своего рассказа. Метаморфоза, которая со мной произошла, на какое-то время, по-видимому, повергла меня в полное смятение. Уже совсем рассвело, когда я несколько пришел в себя и ко мне вернулась способность рассуждать. Каким-то непостижимым образом я изменился, хотя как это было проделано, если не волшебством, сказать не берусь. Только теперь мне открылась дьявольская хитрость Элвешема. Я вдруг со всей очевидностью понял, что, так же как я оказался в его теле, он завладел моим телом, моей силой и, стало быть, моим будущим. Но как доказать это? Даже мне самому, когда я размышлял об этом, случившееся казалось столь невероятным, что у меня голова пошла кругом и я вынужден был себя ущипнуть, снова ощупать свои беззубые десны, опять посмотреться в зеркало и потрогать предметы вокруг – и только тогда смог трезво взглянуть в лицо фактам. А что, если вся моя жизнь была галлюцинацией? А что, если я на самом деле – Элвешем, а он – это я? А что, если Иден всего лишь привиделся мне во сне? Существовал ли вообще на свете какой-то Иден? Но, будь я Элвешемом, я бы помнил, где находился накануне утром, как называется город, в котором я жил, и те события, что предшествовали моему сновидению. Я барахтался в паутине разноречивых догадок, и мне пришло на ум странное раздвоение моих воспоминаний минувшим вечером. Но теперь сознание мое было ясным. У меня не возникало даже тени каких-либо воспоминаний, которые не имели бы отношения к Идену.

– Так и спятить недолго! – вскричал я своим новым, тонким голосом. Шатаясь, я поднялся, подтащил свое ослабевшее и отяжелевшее тело к умывальнику и окунул седую голову в таз с холодной водой. Потом, вытираясь полотенцем, я вновь принялся думать. Но это было напрасно. Вне всяких сомнений, я ощущал себя Иденом, а не Элвешемом. Но Иденом в теле Элвешема!

Родись я в какую-нибудь другую эпоху, я счел бы себя заколдованным и смирился бы со своей долей. Но в наше скептическое время не принято верить в чудеса. Здесь был налицо некий психологический фокус. И то, что проделали одно зелье и один пристальный взгляд, могут отменить другое зелье и другой пристальный взгляд – или какое-то иное средство в подобном роде. Людям и прежде случалось терять память. Но обмениваться воспоминаниями, как зонтиками!.. Я рассмеялся – и, увы, это был не здоровый смех, а хриплое старческое хихиканье. Я вообразил, как старик Элвешем потешается над моей плачевной участью, и меня охватил порыв несвойственного мне гнева. Я начал лихорадочно надевать на себя то, что валялось на полу, и, только завершив туалет, заметил, что облачен во фрачную пару. Открыв шкаф, я нашел там повседневную одежду – клетчатые брюки и старомодный шлафрок. Я водрузил на свою почтенную голову почтенную курительную шапочку[127] и, слегка покашливая от усердия, проковылял на лестничную площадку.

Было, вероятно, без четверти шесть; шторы на окнах были опущены, и в доме стояла тишина. Площадка оказалась просторной, широкая, устланная роскошным ковром лестница уходила вниз, в темный холл, приоткрытая дверь напротив позволяла разглядеть бюро, вращающуюся книжную этажерку, спинку рабочего кресла и многочисленные полки, забитые томами в изящных переплетах.

– Мой кабинет, – пробормотал я и поплелся через площадку. Но звук собственного голоса подал мне одну мысль, и, вернувшись в спальню, я вставил зубные протезы, которые без труда заняли свое привычное место.

– Так-то лучше, – сказал я, поскрежетал зубами и снова направился в кабинет.

Ящики бюро были заперты, откидная крышка его – тоже. Ключей в кабинете, равно как и в карманах брюк, я не обнаружил. Я опять проследовал в спальню и обшарил карманы фрака, а потом и всей прочей одежды, имевшейся в комнате. Меня одолевало нетерпение, и после моих розысков спальня, вероятно, приобрела такой вид, будто в ней побывали грабители. Я не нашел не только ключей – ни единой монеты, ни одного клочка бумаги, словом, ничего, кроме чека за вчерашний ужин.

На меня вдруг навалилась странная усталость. Я сел и уставился на разбросанную там и сям одежду с вывернутыми наружу карманами. Умоисступление, в котором я пребывал поначалу, прошло. С каждой минутой я все яснее сознавал, как досконально мой враг продумал свой план, и все отчетливее видел безнадежность собственного положения. Через силу поднявшись, я торопливо захромал обратно в кабинет. На лестнице служанка поднимала шторы. Полагаю, выражение моего лица ее изумило. Я закрыл за собой дверь кабинета и, схватив кочергу, атаковал запертое бюро. За этим занятием меня и застигли. Крышка бюро была расколота, замок взломан, письма извлечены из ящиков и разбросаны по комнате. В приступе старческой злобы я раскидал перья и опрокинул чернильницу. Вдобавок оказалась разбита большая ваза, стоявшая на каминной полке; как это случилось, мне неведомо. Я не нашел ни чековой книжки, ни денег, ни сколь-либо полезных указаний на что-то, что могло бы вернуть мне мое тело. В бешенстве я крушил ящики бюро, когда в кабинет ворвался дворецкий с двумя служанками.