Дверь в стене

События, с которых началась эта история, произошли в городке Хизергейт-он-Си и пришлись на период летних каникул мистера Ледбеттера. Он прибыл туда ради отдыха, в котором очень нуждался, с блестящим коричневым чемоданом, украшенным инициалами Ф. У. Л., двумя парами белых фланелевых брюк и в новой, белой с черным соломенной шляпе. Само собой разумеется, он был воодушевлен тем, что вырвался на свободу, – ученики не вызывали у него профессионального энтузиазма. После обеда он разговорился с каким-то болтливым малым, который проживал в том же пансионе, где остановился по совету своей тетушки мистер Ледбеттер. Не считая мистера Ледбеттера, этот субъект был единственным мужчиной во всем доме. Они обсуждали прискорбное отсутствие в современной жизни чудес и приключений, моду на кругосветные путешествия, ничтожность понятия «расстояние», сведенного на нет повсеместным применением пара и электричества, вульгарность рекламы, разлагающее воздействие цивилизации на род человеческий и прочие подобные темы. Собеседник мистера Ледбеттера особенно красноречиво разглагольствовал об упадке мужества в людях, виной чему – привычка ощущать себя в безопасности, и мистер Ледбеттер довольно опрометчиво присоединился к его сетованиям. Упоенный восторгом освобождения от «служебных обязанностей» и, быть может, желая поддержать атмосферу холостяцкой вечеринки, мистер Ледбеттер усерднее, чем следовало бы, налегал на превосходное виски, которого предложил отведать болтливый субъект. Впрочем, он настаивает на том, что все же не напился.

Он просто стал разговорчивее, чем бывает в трезвом виде, и его суждения утратили свойственную им остроту. И после продолжительной беседы о славных былых временах, канувших в Лету, он в одиночестве вышел на улицу залитого лунным светом Хизергейта и побрел по каменистой дороге, которая поднималась между теснившимися с обеих ее сторон виллами.

Предавшись в разгар вечера сетованиям, он и теперь, шагая по безмолвной местности, все еще продолжал сетовать на судьбу, которая обрекла его на прозябание в жалкой роли школьного преподавателя. Какое прозаическое, затхлое, бесцветное существование он влачит! Из года в год – одна и та же безопасная, размеренная жизнь. Откуда тут возьмется мужество? Он с завистью думал об исполненной странствий эпохе Средневековья, такой близкой и такой далекой, о рыцарских приключениях, шпионах, кондотьерах[145] и всевозможных смертельных опасностях. И внезапно его охватило сомнение, странное сомнение, выплывшее из какой-то случайной мысли о пытках и совершенно разрушившее то умонастроение, в котором он пребывал в тот вечер.

Был ли он, мистер Ледбеттер, и впрямь настолько храбрым, как сам предполагал? Будет ли он и впрямь так уж доволен, если с лица земли исчезнут железные дороги, полисмены и безопасность?

Его болтливый собеседник с завистью говорил о преступлениях. «На свете остался лишь один истинный искатель приключений, – рассуждал он. – Это грабитель. Только представьте себе: он в одиночку ведет борьбу против всего цивилизованного мира!» И мистер Ледбеттер вторил его зависти: «Они-то умеют получать удовольствие от жизни! Они едва ли не единственные, кто это умеет. Вообразите, что это за чувство, когда залезаешь в чужой карман!» И он озорно смеялся.

Теперь, наедине с самим собой, мистер Ледбеттер был более откровенен и принялся мысленно сравнивать собственную храбрость с храбростью бывалого преступника. Он твердо вознамерился во что бы то ни стало разрешить для себя этот каверзный вопрос. «Я могу проделать все это, – сказал он себе. – Я ведь мечтаю об этом – просто не даю волю своим преступным наклонностям. Меня сдерживает моя нравственная стойкость». Однако, даже убеждая себя в этом, он продолжал сомневаться.

В какой-то момент мистеру Ледбеттеру случилось проходить мимо большой виллы, стоявшей особняком от прочих. Над скромным, легко одолимым балконом зияло чернотой широко распахнутое окно. В ту минуту мистер Ледбеттер почти не обратил на него внимания, но все же вид этого окна запечатлелся в его памяти. Он вообразил, как, согнувшись, взбирается на балкон и ныряет в таинственную темноту дома. «Ха! Ты не осмелишься», – сказал Дух Сомнения. «Мой долг перед ближними запрещает мне это», – сказало Самоуважение.