Двести третий день зимы

В квартире было прохладно. Прохладнее, чем обычно. Не разуваясь, Нюта прошла на кухню, тронула батарею – ледяная и чуть влажная. Веерные отключения отопления становились нормой. Конечно, зачем обогревать жилища тех, для кого мороз и серость – основа национальной идентичности. За окном опять начинало вьюжить. И стекла под стылым ветром низко гудели, словно провода линий электропередачи. Нюта стянула со спинки стула кухонное полотенце – серое, в пятнах томатного соуса – и подложила под стык оконной рамы, чтобы дуло поменьше.

Она потянулась к застежке сарафана, и в спине что-то хрустнуло. Застежка от боди оставила на колготках стрелку и натерла нежную кожу на внутренней стороне бедра. Стоило ли так наряжаться, решить было сложно. Правда, и вспомнить день, более насыщенный, чем этот, не получалось. Так что Нюта отложила подведение итогов, сгребла шмотки и понесла их в гардеробную. Фиалки встретили ее презрительным молчанием – мало того что сдала их Радионову, так еще и шастала до ночи незнамо где. Она сбросила одежду в корзину для стирки, поковыряла пальцем в горшках – поливать рановато, не прикидывайтесь – и зажгла лампы.

В розовом свете ее голые ноги стали предательски тонкими и белесыми. Как макаронины. Холод и сумрак точно не шли во благо телесному. Телефон, изъятый из тайника, тоже выглядел инопланетным аппаратом: то ли миелофон, то ли рукоятка от светового меча. Нюта покрутила его в руках, представляя, как выкашивает сорняки на невидимых грядках, и полезла проверять сообщения. Ни одного. Славик обиженно молчал уже больше суток. Нюта поморщилась. Ну что за детский сад? С ней за это время могло случиться все что угодно. Действительно все. От скоротечной пневмонии до заключения в морозильную камеру. Впрочем, и с ним тоже. Если не пневмония, то лихорадка какая-нибудь, если не морозильная камера, то отзыв рабочей визы и депортация.

Нюта вдохнула поглубже и набрала текст на этом вдохе, быстро-быстро, чтобы хватило:

«Дорогой мой человек, здесь опять метет, уже тошнит, как оно все метет и метет. Я нормально. Знаю, что ты волнуешься, хоть и надулся. Я скучаю по тебе отчаянно, можно сказать, что тоскую, но это слово из надрывной пьесы, ты такое не любишь. А вот я тебя люблю. Как там твои южные закаты? Как там твои южные восходы? Пришли мне фотку самой дурацкой пальмы, чтобы была похожа на лохматого мальчика. Или на гнома. Лучше на гнома».

Значок сообщения немного помигал, показывая, как медленно грузятся извинения-без-извинений. Потом появилась одна галочка. И тут же другая. Ждал стервец. Небось, телефон из рук не выпускал, чтобы сразу прочитать, как только она сломается первая и напишет. Прочитать и тут же прислать в ответ:

«Сама ты гном».

Нюта с облегчением рассмеялась, схватила чистую пижаму, телефон и пошла в душ, пока горячая вода еще текла из крана. Пробку для слива душевой кабинки они со Славиком искали по всем хозяйственным магазинам, но подходящую так и не нашли. Так что Нюта приноровилась затыкать дырку пакетиком с мятыми салфетками. Вода начала послушно заполнять поддон, горячая и чуть ржавая, и Нюта села на дно кабинки, прислонилась к дверце спиной. Она и комочком свернулась бы, лишь бы максимально уйти под воду, но телефон должен был оставаться в сухой руке.

«Как ты? Только серьезно? – успел уже написать Славик. – Чем занималась?»

Нюта закрыла глаза и попыталась вспомнить события по порядку. От ледяного сугроба с нарциссами до сухих горячих пальцев на шее. Как уместить это в одно сообщение? Никак. Нюта вздохнула и набрала:

«Сначала работала всю ночь, потом откачивала похмельного Радионова, потом гуляла в лесу, а потом ела бомжпакет».

«Ох ты ж. А я дважды поспал, попинал макет и стирку запустил».

Стирать Славик люто ненавидел, больше – только разбирать постиранное. Так что стоило его похвалить. Нюта перехватила телефон мокрой рукой, потому что сухая успела замерзнуть. Набрала, скользя пальцем по экрану:

«Нормальный график, я считаю».

«Что там за работа у тебя ночная? – спросил он, выдав стикер с умильным котиком. – Наконец-то решила торговать юным телом своим?»

«Не такое оно и юное, Слава. Не льсти мне».

Ноги у Нюты затекли, и она закинула их на стенку кабинки. И снова ужаснулась, насколько тонкими и рыхлыми они стали. Еще и цвет приобрели болезненный – как у перемороженной курицы, которую на ночь положили оттаивать в раковину.

«А если серьезно? Все норм?»

Рассказать о нарциссах хотелось отчаянно, даже под ребрами щекотало, но можно ли делать это в переписке, Нюта не знала. Хотя переписка эта была зашифрована и защищена. Уезжая, Славик клялся, что надежнее этой системы не придумать. Так что Нюта ответила, но осторожно:

«Помнишь, ты восхищался акциями в сугробах? Их я до утра и рассматривала».

Славик помолчал. Прислал:

«Серьезно?»

«Ага».

«Пиздец».

И сразу еще:

«Сотри это».

Нюта зачерпнула воду свободной ладонью, умылась. Сердце бухало испуганно.

«Ты же говорил, тут безопасно».

«Да, но не для такого же! Удаляй».