Двое: я и моя тень (СИ)

Холодно. По коже поползли мурашки, и Лизи плотнее закуталась в рубашку Артура. И сидела так долго, рассматривая комнату. Старые бумажные обои видали времена и получше, хотя когда их выбирали, наверное, в последнюю очередь задумывались о том, насколько безвкусно они будут выглядеть спустя много лет. Хотя жизнь в трущобах не обязывала менять и меняться, в конце концов, всё решали деньги. Лизи перевела взгляд с одного букета на другой. Старомодные цветы рассыпались вычурными алыми кляксами. Комната мамы: всё на грани женственности и неистовства, одно вытекало из другого, и так до бесконечности. Лизи коснулась резного изголовья кровати. Это комната леди, погрязшей в нищете.

Старые портьеры и ламбрекен, выцветшие, изъеденные молью. И царить бы в комнате предутреннему мороку, если бы не лучи, заползающие в комнату через бреши в портьерах. Один из лучей осторожно касался Артура, словно целовал его. Лизи поджала под себя ноги и склонилась над Артуром. По его телу тянулись жуткие кровоподтёки, образуя странные болезненные рисунки, и у каждого своя история, но ни одну из них Артур не раскроет. Его тело —- сакральный холст боли. Лизи дотронулась до плеча, обвела багрово-синий кровоподтёк и аккуратно, чтобы не разбудить Артура, дотронулась до болезненной синевы губами. До будильника ещё пятнадцать минут — маленькая жизнь между сном и явью, и Лизи прижалась к Артуру и зарылась носом в его волосы. От него пахло одеколоном и табаком.

— С добрым утром, — Артур сонно потянулся и повернулся к Лизи.

— Я тебя разбудила.

— Да, — Артур приподнялся на локте и поцеловал её.

Трудно удержаться, невозможно не упасть в омут, если сладкая гибель обманывала жаркими обещаниями.

— Мы знакомы только два дня, а меня не покидает ощущение, что я знаю тебя полжизни. Удивительно, правда? Обычно я не прыгаю в кровать вот так сразу, на первом свидании, но почему-то с тобой у меня нет ощущения ошибки.

Лизи всё говорила и говорила, пока Артур целовал её шею.

Будильник беспощадно ворвался в тишину утренней комнаты, деля утро на бодрящий кофе и рабочий костюм.

— Мне пора собираться, — Лизи выскользнула из объятий.

Холодная вода успокаивала и приводила мысли в порядок. Лизи набирала целые пригоршни и смывала с себя прошлый день, откупалась от воспоминаний и от грядущего.

Когда в один из вечеров было особенно тошно, она стёрла ладонью старую надпись на зеркале и аккуратно вывела новую: «Прости нам грехи наши». За какие грехи она пожинала мучительные плоды, за что или за кого платила кем-то невидимым назначенную цену? Лизи поймала себя на мысли, что на один вечер, всего на одну ночь забыла о Джокере, не ждала его, не упивалась тягучим ожиданием. Он никогда не бил её, но умел сделать так больно, что душа рвалась из груди. Мог схватить за волосы, намотать их на кулак, а если Лизи сопротивлялась особенно рьяно, прижимал её к стене и наблюдал, как она извивалась, как отбивалась. Иногда она скулила, умываясь слезами, а иногда — словно выстрел — её возбуждала эта извращённая игра, и тогда она отдавалась сама, вплетала пальцы в зелёные волосы и целовала эти ненавистные губы, обрамлённые страшной улыбкой. Неизменно было одно: даже в эти редкие минуты она ненавидела Джокера, желала ему смерти, хотела стоять и смотреть, как он умирал в луже собственной крови. Как же она ненавидела эти губы, что так жадно целовали её. А наутро она не находила в себе сил прожить ещё один день, и мысль уйти некрасиво, красной кляксой на сером асфальте, мучила её всё чаще.

Впервые за три месяца Лизи не боялась. Вчерашний вечер лёг на её тяжёлые будни бесценным даром, тем самым лучом, ворвавшимся в сумрачный мир, состоящий из горького одиночества перед лицом Джокера.

Она выключила воду и потянулась за полотенцем. Её взгляд упал на зеркало над раковиной, и Лизи взвизгнула от неожиданности.

— Боже, как ты меня напугал, Артур, — сдавленно пролепетала Лизи, жадно глотая воздух, словно ей нечем было дышать.

Она закрыла глаза, и Артур притянул её к себе, что-то шептал, но Лизи его не слушала. Перед ней ярко вспыхивали образы Джокера, всего того, что он делал с ней: его жестокость, граничащая с обманчивой нежностью, его грубые пальцы, оставляющие синяки на тонких запястьях. Лизи не хотела вспоминать, но образы всплывали сами собой. Она хотела стать прежней, но той Лизи больше не было, ту жизнерадостную девушку похоронил в своих кошмарных желаниях Джокер. Он отнял у неё всё: веру, надежду, любовь. Всё. Может быть, она заслужила это? Но за что?

А ведь иногда Лизи целенаправленно ждала Джокера, стыдясь в такие минуты этого порочного влечения, изувеченного и несущего лишь разрушение.

— Всё нормально?

— Да, — соврала Лизи, хотя на языке вертелось «нихрена не нормально».