Двойная звезда

У меня перед глазами был образец человека, который знал, чего хочет и (что встречается гораздо реже!) почему так, а не иначе. Это производило на меня сильное впечатление и вынуждало пересмотреть собственные взгляды. Для чего я живу на свете?

Конечно, ради своего ремесла. Я впитывал актерство с молоком матери, любил его, был глубоко убежден (пусть это было и нелогично), что ради искусства можно пойти на все. Кроме того, это был единственный известный мне способ зарабатывать на жизнь. Чего же еще?

На меня никогда не производили особо сильного впечатления формальные школы этики. В свое время я вкусил их предостаточно — общественные библиотеки очень удобный вид отдыха для актера, оказавшегося на мели. Но потом я понял, что они так же бедны витаминами, как поцелуй тещи. Дай любому философу достаточное количество времени и бумаги, и он докажет тебе все, что угодно.

То же презрение я испытывал и к наставлениям, которыми так любят пичкать детей. По большей части это самая настоящая чушь, а то, что имеет хоть какой-то смысл, сводится к самой священной пропаганде прописных истин: «хороший» мальчик тот, который не будит маму по ночам, а «хороший» мужчина тот, кто имеет солидный банковский счет и в то же время не пойман за руку. Нет уж, увольте!

Даже у собак есть определенные нормы поведения. Каковы же они у меня? Как я веду себя, или, хотя бы, как я осмысливаю свое поведение?

«Представление должно продолжаться». Я всегда верил в это и жил этим… Но почему оно должно продолжаться? Особенно когда ты знаешь, что некоторые из них просто ужасны? А потому, что ты дал согласие участвовать в нем, потому что этого ждет публика, она заплатила за развлечение и вправе ждать, что ты выложишься на всю катушку. Ты обязан сделать это ради нее. Ты обязан сделать это также ради режиссера, менеджера, продюсера и остальных членов труппы, ради тех, кто учил тебя ремеслу, ради тех, кто бесконечными вереницами уходит в глубь веков — к театрам под открытым небом с сидениями из камня, и даже ради сказочников, которые, сидя на корточках, изумляли своими рассказами разношерстную толпу на рыночных площадях. Благородное происхождение обязывает.

Я пришел к выводу, что то же самое справедливо для любой профессии. «Око за око». «Строй на ровном месте и на должном уровне». «Клятва Гиппократа». «Поддерживай команду до конца». «Честная работа за честную плату». Такие вещи не нуждались в доказательствах; они были составной частью самой жизни — и доказывали свою справедливость, пройдя сквозь множество столетий, достигнув отдаленных уголков Галактики.

И вдруг я понял, что имел в виду Бонфорт. Если существовали какие-то основополагающие этические знания, которым оказались не страшны пространство и время, то они должны быть равно справедливы как для людей, так и для марсиан. Они оказались бы справедливыми на любой планете, вращающейся вокруг любого из солнц — и если люди не поведут себя в соответствии с ними, им никогда не завоевать звезды, потому что какая-нибудь более развитая раса низвергнет их за двурушничество.

Ценой экспансии являлась добродетель. «Не уступай ни в чем ни на йоту» было слишком узкой философией, чтобы она могла оказаться действенной на широких космических просторах.

Но Бонфорта никоим образом нельзя было назвать слепым поклонником мягкости и доброты. «Я не пацифист. Пацифизм — это сомнительного свойства доктрина, согласно которой человек пользуется благами, предоставленными ему обществом, не желая за них платить — да еще и претендует за свою нечестность на терновый венец мученика. Господин спикер, жизнь принадлежит тем, кто не боится ее потерять. Этот билль должен пройти!» С этими словами он встал и пересел на другое место в знак одобрения возможного применения силы в выяснении позиций и урегулирования разногласий, которое его собственная партия на съезде решительно отвергла.

Или еще: «Признавайте свои ошибки! Всегда признавайте ошибки! Ошибается каждый — но тот, кто отказывается признавать собственную ошибку, будет неправ всегда! Упаси нас бог от трусов, которые боятся сделать выбор. Давайте встанем и сосчитаем, сколько нас». (Эти слова прозвучали на закрытом собрании партии, но Пенни все же записала их на свой минидиктофон, а Бонфорт сохранил запись — у него вообще было очень сильно развито чувство истории — он тщательно сохранял все материалы. Если бы не это его свойство, мне почти не с чем было бы работать над ролью).

Я пришел к заключению, что Бонфорт — человек моего склада. Или, по крайней мере, такого склада, который я считаю присущим себе. Он был личностью, и ролью этой личности я гордился.