Двойной без сахара

— Путешествую по Ирландии.

Когда эта дура поймет, что я ей ничего не скажу?

— Одна?

— С подругой. Мы обе художницы. Еще вопросы будут? — не выдержала я.

Мона скуксилась и уставилась в дымящуюся чашку. Горело ли ее лицо, не понять. Темно, потому видны одни веснушки. Шевелюра растрепана — Мона явно на ощупь пробиралась на кухню.

— Извини, — прошептала она. — Но Шон мой брат.

— Я понимаю, — Попытаюсь-ка я восстановить изначальный план Шона. А вдруг получится убедить Мону, что мы ни-ни. — Только волноваться не о чем. Мы с Шоном даже не друзья. Он радушный хозяин, но я никак не ожидала приглашения в семью, однако безумно ему обрадовалась. Мне неловко вас стеснять, но я не могла упустить возможность вырваться из деревни и отдохнуть от мольберта, — Лицо Моны оставалось непроницаемым. Взгляд точь-в-точь, как у брата. И я затараторила, пытаясь запрыгнуть в последний вагон: — Ты увидела совсем не то, что было на самом деле. Я вечером сломала окно, когда пыталась его закрыть, и спать в таком холоде не смогла. Мне очень стыдно, что так вышло. Я про окно. А остальное… Мы, русские, как и вы, ирландцы, не держим расстояние, но между мной и Шоном ничего не было, поверь мне. У меня остался в Штатах друг, и у нас с ним все очень серьезно. Романы на стороне не мой профиль.

— Извини, — Мона попыталась отхлебнуть чаю, но обожглась. — Там в графине вода. Не могла бы ты…

Я вскочила и принесла графин. Из-за живота она совсем не могла подвинуться к столу. Подмывало спросить про дату родов, но я сдержалась. Мона взяла воду, разбавила чай и начала пить.

— Шон все починит. Завтра выспишься нормально, — Она повернула ко мне голову. — Извини еще раз, если обидела. Это и моему мужу показалось. — Я обошла стол и вернулась на прежнее место. — Просто мы с Декланом выдаем желаемое за действительное.

— Вы нисколько меня не обидели. Даже польстили, — выпалила я и тут же пожалела о сказанном: губы Моны скривились, будто она собралась заплакать. Нет, просто проглотила мое якобы пренебрежение к ее брату. Мне лучше молчать — все шутки превращаются в пощечины.

— Сколько Шон вчера выпил?

— Три пинты.

Я решила умолчать про половину четвертой. Сказала бы две — Мона бы не поверила.

— Правда, что ли, так мало?

Я кивнула. Кому мало, а по мне очень даже много. Мог бы заказывать по полпинты, как для меня, если напиваться не собирался.

Мона взглянула в окно.

— Вам повезло с погодой. Я такого сухого лета не помню, — Она отпила еще чаю и отодвинула чашку. — Не знаю даже, ложиться или нет. Скоро мелкие проснутся, — Мона бросила взгляд в сторону дивана. — Шона будить только жалко.

Он спал, что ребенок. Подложил освободившиеся от меня руки под щеку и улыбался. Что ему снится, интересно? Я впервые видела его спящим — он всегда просыпался первым. Мона, думаю, тоже давненько не видела брата спящим. Вот мы и сидели, две великовозрастные дуры, и смотрели на несчастного Шона. Как бедный не проснулся, непонятно!

Чай взбодрил, и мне не сиделось на месте. Я спросила про бумагу с ручкой, и Мона достала для меня блокнот из кухонного ящика. Я пересела на ее сторону, чтобы положить вырванный лист на стол, и принялась рисовать Шона. Вышел, к счастью, не шарж, а быстрый набросок. Я протянула его онемевшей Моне и попросила спрятать. А потом заговорила про ее дочь. Мона махнула рукой — ничего она там не рисует, просто баловство. Но я сказала, что могу посмотреть, потому что преподаю рисование.

— Надеюсь, мой брат шутил про уроки? — Мона сделалась абсолютно серьезной. — Шон и карандаш — вещи несовместимые, если только он не делает им разметки на стене.

Я улыбнулась:

— Не совсем. Шон нарисовал яблоко, и на этом все закончилось. Зато он не дает мне заскучать.

И опять я зря брякнула, не подумав. Улыбка вновь сошла с лица Моны. Я хотела плавно перевести разговор на ее замечательных волынщиков, но Мона резко поднялась. Стул завизжал по плитке и разбудил Шона. Мона выругалась немного более сильно, чем увидев меня в объятьях братца, но Шон лишь пожелал ей доброго утра.

— Я сейчас вернусь.

Мона поспешила в туалет — я и представить не могла, что она способна так быстро ходить.

— И давно так сидите?

Шон натянул одеяло под подбородок и не поднялся.

— Чай уже остыл, но я могу заварить новый.

— Чай меня не согреет…

— Тихо, — я подлетела к дивану и прошептала: — Я ей сказала, что между нами ничего нет, и она поверила. Я не хочу выглядеть лгуньей, понял?

Шон кивнул и, скинув одеяло, сел.

— Тогда заваривай чай.

Я потрогала чайник. Не остыл. И налила Шону полную чашку.

— И долго вы так сидели? — повторил Шон вопрос, плюхнувшись на стул рядом с рисунком. Блин, не спрятали!

— Чай еще не остыл. — ответила я и попыталась выудить из-под его пальцев листок, но Шон не отдал:

— Мой.

— Я для Моны рисовала.

— Это мое!

За спором мы даже не заметили возвращения хозяйки. Она забрала рисунок и ручку и спрятала в шкафчик на верхнюю полку, видимо, от детей. Шон придвинул к себе чашку и сделал глоток.

— Остыл? — обеспокоенно спросила Мона.

— Сядь уже! — повысил голос Шон. и сестра подчинилась, но тут же затараторила: