Двойной контроль

Доктора Грея почему-то удовлетворяли эти примеры, противоречащие строгим границам очерченного им мира, Мира четырех объектов – статистики, скальпеля, яда и гамма-излучения. Верил ли он в это сам? Или приходил домой и готовил ужин из продуктов, пропитанных пестицидами? Действительно ли он считал, что целеустремленность, отсутствие страха и способность к любви не играют никакой роли в выживании пациента? Второй из его пациентов-«долгожителей», возможно, и не верил в Бога, но совершал ли он ежегодные пешие прогулки вдоль Пеннинского пути, бросая вызов смертельному диагнозу, или, наоборот, хотел наилучшим образом обеспечить родных и близких, вот как Энтони Бёрджесс, тот самый, что лихорадочно написал первый роман, узнав о своей неоперабельной опухоли головного мозга, которая должна была свести его в могилу за год, а потом еще несколько десятилетий лихорадочно публиковал книгу за книгой? Мир полон шизоидных совмещений: неверные мужья, обожающие своих жен; атеисты, взывающие к Господу в ожидании «скорой помощи» для ребенка; охранники концлагерей, восхищающиеся Прустом или теорией относительности; не говоря уже о таких, как Билл Мурхед, который всю свою научную карьеру утверждал, что девяносто восемь процентов человеческого генома – «мусорная ДНК», и отрицал любые другие формирующие силы природы, кроме естественного отбора – палача, безжалостно уничтожающего всякий мусор и любые излишества. Был ли доктор Грей очередным примером непоследовательности и бессвязности, свойственной роду человеческому, или его ограничивал характерный для медиков юридически обоснованный пессимизм и страх внушить ложную надежду, неотступный до такой степени, что подталкивал к мыслям об отчаянии? Может быть, докторская ермолка и рассказ о молитвах супруги пациента служили своего рода неофициальным признанием роли веры в изложении результатов; а может, он, глубоко сопереживающий человек, пытался защитить тех своих пациентов, кто, возможно, был лишен настойчивого стремления к цели, кто не мог позволить себе экологически чистых семян испанского шалфея, кого не окружали любовь и забота близких и чьи взаимоотношения с заболеванием представляли собой вечную битву между сильной боязнью житейских невзгод и треволнений и, вероятно, еще более сильной боязнью смерти. Как бы то ни было, Оливия осознавала, что все это накладывает проклятье на Люси. Доктор Грей, вроде бы порядочный человек, честно сообщил им о скудных свидетельствах, которые ему позволялось принимать во внимание, однако же Оливия намеревалась помочь Люси взбунтоваться против Мира четырех объектов с того самого момента, как они вышли из помещения, в котором их убеждали в научной достоверности этого мира.

– Nous voici![26] – сказал Жиль, сворачивая с шоссе на проселок, отмеченный деревянной стрелкой указателя со словами «Яркое солнце», выведенными поблекшей красной краской.

Указатель не столько указывал, сколько маскировал, потому что оставался незамеченным для тех, кто не знал о его существовании. Вдобавок он служил невнятной аллюзией на то, что, как выяснилось после нескольких поворотов проселочной дороги, было внушительно солидным: огромные деревянные арки ворот с черными железными заклепками, обрамленные двумя сторожками, вмурованными в высокую стену из массивных серых камней. Без средневековых осадных машин нечего было и мечтать о том, чтобы заглянуть за острые шипы на вершине стены. При приближении автомобиля створки обманчиво древних ворот стали разъезжаться в стороны. За воротами по лугу на склоне змеилась подъездная аллея, обсаженная кустами олеандров в розовых бутонах цветов и зонтичными соснами с пучками новой хвои, такими яркими и округлыми, что они напоминали бонсаи облаков в безоблачном небе. На подъезде к морю открылся вид на огромный особняк охряного цвета с темно-зелеными ставнями.

– Вау! – сказала Люси.

– Вот-вот, – сказала Оливия.

Автомобиль свернул на парковку, расположенную так, чтобы ее не было видно из дома.

– Как она нас опередила? – удивилась Люси, заметив Джейд, которая сидела на капоте черного «порше» и сосредоточенно отправляла эсэмэски.

– Привет! – Джейд спрятала телефон, прервав свое занятие как раз в тот момент, когда продолжать его было бы грубо.

– Наверное, ты гнала, – сказала Оливия.

– Хантер просил меня вас встретить, вот я и подумала, что не могу же я встретить вас только в аэропорту, надо встретить вас и в «Ярком солнце». К тому же, – доверительным шепотом призналась она, – я обожаю гонять на этой машине. Можно забрать девушку из Лос-Анджелеса, но Лос-Анджелеса у девушки не отберешь.

– Неужели? – сказала Оливия. – Когда я была в Лос-Анджелесе, мне показалось, что там сплошные пробки.

– Для тех, кто не знает коротких путей.

– А ты их наверняка знаешь.

– Кроме меня, их никто не знает, – сказала Джейд, открывая дверь Фрэнсису.