Двойной портрет

И надо учесть те времена, они были довольно жестокие, у людей были тайны опасного содержания. То родные враги народа, национальность не та или происхождение плохое, всегда было, что скрывать. Меня с самого раннего возраста бабаша Лида учила, что лучше не высовываться и помалкивать, не то придумают напраслину, потом оправдывайся. Особенно, у кого родные сидят или пропали без вести. Как мой папа, она на него всего одну бумажку получила, что он пропал. Бабаша Лида часто просила остерегаться и зазря не соваться!

Когда я увидела то дерево в беседке, у меня постепенно уложилось, что оно часть секрета, о котором они умалчивали: бабаша и Полина Юрьевна, но делиться не хотели, значит, мне не надо спрашивать. Вроде того, что с моими родителями и со мной в раннем детстве случилось что-то плохое, и не надо раскрывать, потому что опасно для всех. Я не словами, а как-то в глубине души это понимала и не лезла с вопросами.

Но для себя построила картинку, что моя мама, наверное, была Полине Юрьевне какая-то родня, но такая, какую надо скрывать. Социально опасная, поэтому она меня опекает тайно, а бабаша Лида ей вроде приятельницы, хотя это не так совсем. Но я не стремилась узнать о родителях, понимаете, не от страха, а из признательности — не хотела их беспокоить, понимала, что обо мне заботятся, поэтому скрывают что-то опасное. Хотя времена были не самые суровые, но память осталась крепкая — мол, лучше не надо.

И последнее про дерево в беседке, ну просто магия какая-то получается, пока я рассказываю, честное слово. У Полины Юрьевны вскоре внучка родилась Тамарочка, такая лапочка. Её родители по распределению где-то скитались, не в Москве, ребёночка прислали бабкам, а у Елены (это жена старшего сына) здесь жила сестра Ева — девушка невозможной красоты!

Вот так вышло, что мы с ней по очереди гуляли с Тамарочкой. Возили в коляске от одной бабки к другой, они жили по-соседству сидели в сквере с книжкой и коляской, друг дружку сменяли. Ева смеялась, что мы в няньках подрабатываем. Я Полине Юрьевне помогала и к Тамарочке очень привязалась, частенько сидела в том самом сквере и в беседку заходила, что-то такое там было всегда.

Вскоре у Олега, у младшего сына Полины Юрьевны случилась травма, он играл в баскетбол и сломал ногу, наложили гипс, пальцы торчали наружу, очень смешно. Когда он вышел из больницы, то стал сидеть со мной и Тамарочкой у беседки, вроде при деле, гуляет с «племяшкой». Весна была чудная, такая погода, просто никогда ни раньше, ни позже такой весны не было!

…Насчет картинки этой, ну да Бог с ней, столько разговоров, и такая вышла морока сверх головы, просто слов нет! Я помню точно одно. Когда я была маленькая, эта вещица лежала у бабаши в ящике стола, совсем зарытая. Она сказала однажды: «Это память, не трогай и из дома не носи!» Я иногда украдкой смотрела в ящике, думала, что бабаша мне расскажет, потом забывала.

А с бабашей ужасная вещь случилась. Она погибла, под поезд попала, была старенькая, но работала, её на село ночью вызвали, а машины не дали, она возвращалась по линии, поезд ее сбил. Так ничего мне и не рассказала, хотя обещала, так получилось. Мы с Полиной Юрьевной приезжали хоронить, у неё никого больше не было, все вещи нам достались и домик, вернее, половина. Она-то, бабаша, всегда при больнице жила во флигеле, потом купила дом, половину, чтобы летом можно было приезжать. Но недолго там прожила, бедная, хотела в старости иметь свой угол.

Полина Юрьевна взяла картину, но, наверное, ничего о ней не знала, хотя, может, и знала. Я ей доверяла, что она знает, как лучше, никогда не допытывалась, может быть, и зря. У меня всегда было чувство, что чем меньше я знаю о подобных вещах, тем спокойней, так повелось с детства.

Глава десятая

№ 1. СВИДАНИЕ НА МОСТУ «БАГРАТИОН»

2(от очень озадаченного лица)

Долго или коротко продолжалась нервная неопределенность с деткой Катей вкупе с богомерзкой погодой, судить не мне. Я был лицом вполне заинтересованным и задёрганным, поэтому дни тянулись, как месяцы, а данный отрезок в целом сошел за промежуточное столетие между двумя миллениумами.

Помнится из того временного отрезка самый противный краешек, когда делать было нечего, всё возможное состоялось, однако новых событий или информаций долго не возникало, вот что было ужасно!

Насчет остальных судить не берусь, лично мне досталось нечто вроде хронического заболевания. Всплываешь утром из пучин беспокойного сна, болячки тоже просыпаются и вступают в действие с новою силой, как бы они отдохнули и готовы встретить новый день во всеоружии. Вот так меня ежедневно вместо «доброго утра» посещала тоскливая мысль: «А детки Кати и поныне нет, сколько дней уже? Не пора ли бить в колокола и оповещать родственников?»

«Нет, подождем малость», — подкатывалась следующая мыслишка. — «Вон совсем недавно, каким-то прошлым летом она тоже пропадать изволила, правда ненадолго, не оказать бы детке медвежьей услуги. Если с ней всё путем, а если наоборот?»