Двойной портрет

Вновь следует признать, что мгновения, начиная с указанного, не то слились, не то, напротив, растянулись и опутали происшедшее шелковистым коконом, внутри которого я оказалась, как муха в паутине, а способности к соображению точно остались вовне.

Кто и что далее говорил, кануло в отключение, а передо мною вдруг возникли бело-золотой бок и крупная голова лошади Тайны. Глаза у Танечки оказались густо-лилового цвета, наощупь это было что-то упоительное — живое, мягкое, шелковое и пушистое. Даже ощутимый конский запах не портил впечатлений, а стал приятным донельзя.

Ещё часть мгновения я помню отчетливо: как закидывала сумку через голову за спину и потом попадала ногою в стремя. Затем послышалось «Оп-ля!», меня снизу подтолкнули, в седле я очутилась незнамо как, но села плотно. Тут же углы восприятия сместились, я сидела высоко и очень мягко, а подо мною колыхалось совершенно иное пространство. Вдруг оно стало медленно перемещаться под звуки неспешного разговора о посадке и пятках, которые нужно держать вниз, а носки вверх, спину прямо, плечи развернуть, локти прижать к бокам.

Пространство подо мною качалось и двигалось, впереди виднелась чёрная кепка прежнего всадника, а голова равнялась по ушам лошади, как было велено. Только для того и существовала, остальное улетучилось. Демоны, Тамары, свидания на мостах, собственные мысли с интересами остались там, где я уселась, передо мною плавно двигались светлые уши Танечки, горизонт простирался между ними.

— Ритм, ритм ногами, — повторял голос коновожатого. — На каждый шаг жим ногами, это вас Саша поучит. А пока слушайте и жмите пятками вниз. Однажды в студёную зимнюю пору,

Сижу за решеткой в темнице сырой,
Гляжу, поднимается медленно в гору,
Вскормленный в неволе орёл молодой!

(Будете смеяться, милая дамочка, лошадь испугается, не надо!)

И шествуя важно в спокойствии чинном,
Мой грустный товарищ, махая крылом,
В больших сапогах, в полушубке овчинном
Кровавую пищу клюет под окном.

Слушая уморительный винегрет из двух хрестоматийных текстов, я жала ногами, как велено, старалась не смеяться, чтобы не испугать Танечку, и полностью наслаждалась жизнью, вне всяких рамок и ограничений, иное и прочее, уехало и растворилось. Оп-ля!

Так продолжалось упоительно долго, время растянулось и встало на месте, я плыла высоко вдоль него и не думала ни о чём. Из глубин самосозерцания высоко над миром меня вывела информация, сообщенная почти в ритме ходьбы.

— Теперь пора в стойло, сядьте прямо, можете взяться за седло спереди, лука называется. Беритесь, дамочка, сейчас прибавим шагу, не то Саша подумает, что мы Танечку свели и продали цыганам, — сообщил почти позабытый мною вожатый, и я в точности проделала то, что он велел. — Пошли-ка, Танюша, оп-ля!

С этими словами тип в кепке слегка хлопнул по Танечке ладонью и, не выпуская поводьев, прибавил шагу сам, я бы не сказала, что он побежал, он скорее пустился рысью. Танечка слегка поднялась и плавно полетела над землей, иногда встряхиваясь, я двинулась над нею, а воздух вместе с землёю и небом стали поворачиваться вокруг нас по длинной, но ощутимой оси в пространстве.

— Отлично, хорошо сидим, держимся плотнее, сейчас сворачиваем, оп-ля, — в ином ритме вещал вожатый.

Дорога свернула назад и в сторону, теперь перед Танечкой неслась гравийная тропка, по бокам проскакивали невысокие кусты. Что касается меня, то мы могли взлететь на воздух и поехать прямо в стратосферу, удивления я бы не испытала никакого. Удивляло одно: кругом всё летит, а я сижу, даже слегка приподнимаясь, чтобы не стукаться о седло, хотя оно мягкое. Что-то подобное происходило в детстве на карусели, то-то я их так любила, просто без памяти.

Невидимая карусель повращалась немного, затем плавно замедлила ход, одновременно тропа расширилась и стала площадкой перед раскрытыми дверями деревянного низкого здания. Я плотно сидела, вцепившись в выступ седла, дожидаясь, когда мир вокруг окончательно остановится, а вожатый, ранее сросшийся со всем бегущим, вдруг отделился. Он хлопал Тайну по холке и говорил невесть что.

— Отлично покатались, но уже приехали, сударыня Катя Малышева! Понравилось кататься? Однако хорошего понемногу, пора спускаться, огладьте Танечку, похлопайте по шее и вынимайте ноги из стремян, — говорил коновожатый, слова попадали мне в уши отдельно от остальных впечатлений.

Главным из которых было лицо, возникшее передо мною из несвязных зрительных фрагментов. Длинное, крупное, с прищуренными глазами, большими зубами и бледным ртом, кривящимся в веселой улыбке. Но ничего злобного в выражении не читалось, просто отчаянное, хотя и сосредоточенное веселье. Где-то, невесть когда, но в ощутимой связи, я о чем-то таком слышала или…