Двор на Поварской

Какой образ, а? «Голову положив на рычаг, крепко спит телефонная трубка…» Старик, как тонко, ты не находишь? Генка тогда все спрашивал и спрашивал, восхищался. Робка и думать уже об этом забыл, а Генка как-то привел к ним ее, Беллу. Ту, которая эти стихи написала. Она была тогда моложе всех их лет на пять, восемнадцатилетняя, чуть полненькая, но очень необычной внутренней тонкости и с толстой черной косой, закрепленной на голове, как корона. И сама вся изысканная, не от мира сего, с едва заметной азиатчиной, с чуть грустными уголками губ и чуть раскосыми глазами, смотрящими поверх тебя, не останавливающимися ни на чем, просто открытыми. Ходила, закладывая руки за спину, по-мальчишески поводя плечами, внимательно рассматривала все вокруг и часто начинала фразу со слова «увы». Говорила витиевато и удивленно, словно сама боялась потерять нить. Он сильно тогда повелся, и влюбился, и восторженно говорил ей, размахивая руками и требуя поддержки окружающих: «Ты же произведение искусства, тебя надо в музее держать, под стеклом!» Она улыбалась загадочно и отвечала, чуть округляя букву «р»: «Увы, я зачахну, мне рано пока под стекло». Потом уехал с ней в Алупку, хотел сделать Белле подарок – та никогда не видела моря. Поехали, а после Генка, загорелый и счастливый, рассказывал Робке с Аллой, какое это было удивительное путешествие: море – удивительное, персики – удивительные, вино – удивительное, ночи – удивительные. Просто рядом была она, на тот момент единственная, но по-настоящему удивительная женщина. Она нечасто приходила во двор – нет, не каждый день, но захаживала, всегда была изысканна, чуть отдельна, чуть надменна или слишком робка, эти качества в ней переплетались, чуть сдержанна, особняком, лишь загадочно улыбалась. На свадьбу пришла, а как же, обязательно, ведь уже была Генкина.

Геночка на свадьбу в подарок, так сказать, привел молодого и талантливого Евгения Ветошенко, немного надменного и осознающего собственную значимость. Он пил и читал свои стихи, многозначительно поглядывая на гостей. И Белла стала читать, когда уже все вышли покурить на улицу. Сначала молча постояла у входа в подвал, задрав голову вверх, словно рассматривала там что-то между Марсом и Луной, что-то такое важное и известное только ей одной. Потом разомкнула руки за спиной и скрестила их за головой, чуть откинув ее и поддерживая. Так и стояла, читая вверх и вперясь взглядом в небо, словно стихи были написаны где-то там, на облаках, на высоте.

Лидка, счастливая и раскрасневшаяся, внесла в комнату старинное кузнецовское блюдо с гусем и поставила прямо перед Светловым.

– Михал Аркадьич, давайте под гусика выпьем с вами холодной водочки за молодых!

– Должен вам признаться, дорогая Лидия Яковлевна, что никто еще не ставил передо мной такой оптимистической задачи, – лукаво улыбнулся Светлов и встал, наполнив рюмку. – Ну что, скелетушка ты моя, – Светлов только так и называл Аллу. – Буду пить за ваше счастье. Когда соединяются такие люди, помимо детей должны народиться очень хорошие стихи. Оба молодые, оба талантливые, красивые, творческие, настоящие – для начала очень даже неплохо! Как оно пойдет – от вас зависит! Желаю, чтоб пошло, поехало, помчалось! Чтоб не остановить! За вас, ребята! Горько!

Михал Аркадьевич опрокинул рюмочку, не крякнув и не поморщившись, и заел салатом. Лидка вслед за гусем торжественно внесла гостям целую запеченную рыбу неизвестной национальности, но лицом похожую на Серафиму Печенкину.

– Эх, – вздохнул Светлов. – Знать бы! А я съел весь салат, который стоял рядом. Подорвался, можно сказать, на ерунде.

Встал Геночка и сразу по-ленински выкинул руку вперед.

– Между первой и второй муха не должна пролететь! Ребята! Дорогие мои! Я так счастлив, что вы вместе! Я так этого хотел! Вы только подумайте, как это здорово, такой профессиональный тандем – неплохой, в общем-то, поэт и замечательный литературный критик, как они удобно устроились, а, товарищи! Алка, критикуй его больше, может, тогда и писать станет лучше! – брызнул слюной Генка.

– Ну вот, мы даже в этом вырвались вперед, Геночка, обошли тебя! Обрати серьезное внимание на подругу справа! – Робка поспешно встал, картинно поклонился Белле, задев рукавом стакан морса. Морс красной неровной струйкой полился на Аллино платье, которое Лидка закончила шить накануне буквально за пару часов до рассвета. Простое, но очень элегантное, совсем не свадебное – куда его потом наденешь-то, белое с фатой – а светло-бежевое в мелкий голубой букетик, которое жадно впитывало теперь кроваво-клюквенный морс из женихового фужера. Лидка резво подскочила и принялась отряхивать пышную юбку, одновременно успокаивая расстроенного Робу:

– Вот, обновил, это хорошо, это к счастью! Это как тарелку разбить! А невесте платье облить – к счастливой семейной жизни, так и знай! – Лидка с ходу придумала новую народную примету, чтоб успокоить жениха.

– Извините, Лидия Яковлевна, я к-к-как-то неловко, – начал было Роберт, но Лидка его перебила: