Двор на Поварской

Юрка смотрел на всех с улыбкой. Улыбка была нервная и неровная, обнажающая редкие гниловатые зубы. Он не понимал, как реагировать. С одной стороны, у него отняли самое дорогое, с другой – это была всего-навсего курица. Он глядел на Ваню, которая трепыхалась из последних сил у него в руках, и принимал решение. Застрелить повара Юрка не мог – все-таки он был советским милиционером, что звучало гордо. И особой причины, собственно, на это не было, хотя очень об этом мечталось. В Юрке прямо всколыхнулась какая-то древняя мстительная кровь, понемногу закипающая в башке. Хотя умом он понимал, что кровь кровью, а думать-то надо! И негоже из-за курицы такое с человеком сотворять, а потом еще, не дай бог, и в тюрьму из-за этого садиться. Борьба между эмоциями и разумом длилась совсем недолгое время, неровная улыбка на лице Юрки сошла на нет, и Юрка решился.

– Нате, помогайте! – Он протянул повару голое тельце с редкими вкраплениями перьев, которое еще по инерции дергалось. – Страдает Ваня. Бейте.

Юрка еще раз обнажил зубы, то ли скалясь, то ли снова улыбаясь, то ли по-детски собираясь всплакнуть. Повар – зовите меня Николай Вадимычем – жадно схватил мускулистую куру и, словно жрец, понес, как показалось даже, с поклоном предполагаемому палачу.

– Сам давай, сам, – замахал руками Гоги. – Я не буду, она ж соседка моя, хоть и ведьмой была, не дело это! Ты чужой, наобещал, вот и режь!

Николай Вадимыч зыркнул глазом на свое дите, которое явилось причиной столь нелепой смерти, заслонил его мощным поварским задом и мгновенно и очень профессионально резанул по шее Крузенштерна большим ножом, вовремя поданным Гоги. Голова, удивленно моргая глазами, отлетела к убийственной стене, а остатки Крузенштерна побежали к Толстому, изливая толчками кровь на дорожку из красной кирпичной крошки. Не добежав буквально куриного шага до великого писателя, тушка упала, выпрыснула последнюю каплю и затихла. Взрослые с нескрываемым удивлением смотрели на лысую безголовую убегающую курицу. Ребенок к такому жуткому зрелищу допущен не был, папины толстые пальцы закрыли ему пол-лица, не давая даже дышать. Юрка охнул, грязненько выругался, подобрал Ванину голову, тельце и, не попрощавшись, пошел к себе горевать.

Скоро из его каморки запахло вареной курятиной с отчетливой ноткой докторской колбасы. Крузенштерн пошел ко дну.

Разгадать загадку, почему во дворе посадят именно Толстого, было невозможно. Никто против не был, старика любили и гордились им, но просто жители хотели понять, как их родной двор связан с классиком. Просто понять. Сусанна Николаевна первой не выдержала, сочинила письмо в районное отделение по культуре и пошла по подвалам его подписывать. Кого не было, за того подписывала сама.

«Дорогие товарищи!

Мы, жители дома по адресу Поварская улица, 52, просим объяснить причину, по которой памятник великому русскому писателю Льву Николаевичу Толстому был поставлен именно в нашем дворе. Как наш дом, а до этого усадьба Боде-Колычевых, а затем Соллогубов связан с его величайшим именем? Мы, жильцы этого дома, хотим знать, а в дальнейшем и гордиться, если выяснится, что Лев Николаевич Толстой останавливался в нашем доме или даже писал здесь свои всемирно известные работы.

Очень просим сообщить, что известно по этому поводу.

С уважением…»

И дальше шло перечисление всех жителей и их аккуратные и разборчивые подписи, сделанные почти все Сусанной Николаевной с молчаливого согласия дворовых, всего 118 человек. Миля, Поля с семьей и Марта не терпели подлога и подписывали петиции всегда сами. Или не подписывали совсем, зорко следя за тем, чтобы какая-нибудь закорючка случайно не появилась бы потом напротив их фамилий. «Дело-то подсудное, Сусанночка, аккуратней с такими-то вопросами!» – предупреждали бабоньки. «А я что? А я за всеобщий интерес!» – неизменно объясняла Сусанна и нервно поправляла прическу.

Через пару недель пришел ничего не объясняющий ответ, запутавший жителей еще больше. Скульптуру, как написали в письме, подарили украинцы на 300-летие воссоединения Украины с Россией. Ну подарили и ладно, дареному коню, сами понимаете, но зачем его надо было сажать в родном дворе – этого понять не мог никто. И снова пошли думы и разговоры, почему именно его, а не другого великого или, скажем, не девушку с веслом или пионера с горном. Понятно, что в центр двора что-то напрашивалось. Хотя двор оставался бы изумительно красив и без этого. Почему опять же не Грибоедова, вдова которого жила в усадьбе и перевезла сюда всю свою обстановку – на целый музей хватит! Почему не Аксакова, который венчался здесь с Тютчевой в домовой церкви? Но Толстого? Может, потому что он часто бывал в гостях у Соллогубов, предположила Миля. Подарки приносил, сама помню. Мрачный мужик был, неулыбчивый. Бывало, буркнет чего-то непонятное, а переспрашивать боязно. Однажды настольную лампу фамильную притащил. Другой раз – два бронзовых тяжеленных подсвечника в подарок. Книги свои с надписью дарил. Где все это теперь, задумалась.