Дворец для рабов

– Мы способны обеспечить достойную жизнь многим, но не всем, – не обращая на них внимания, Немчинов решил подкорректировать тему разговора, начавшего скатываться в интересное, будоражащее воображение, но совершенно не то русло. – А ведь есть и такие, которые постоянно вредят.

– Зачем?..

– Одни из элементарной зависти, жажды наживы; другие, как, например, на Красной Линии, – поскольку за нежизнеспособную идеологию держатся, но признать ошибку не хотят. Да и удобно существовать за счет рабов.

– Почему рабов? – не понял Тим. Он был знаком с историей, и определение рабства плохо сочеталось с помпезными лозунгами и стахановским движением.

– А как еще назвать, когда за труд денег не платят, обеспечивают минимум, и даже он не является собственностью?! – зло проговорил, будто выплюнул, Индеец и выругался сквозь зубы. Даже неудовольствия начальства не испугался – видать, больная тема.

– В начале двадцатого века коммунизм был религией энтузиастов: тех, кто верил в наступление светлого будущего и ради него готовился сдвинуть горы, поворачивать вспять реки, толкать науку к звездам, постигать тайны бытия, – проигнорировав его реплику, произнес Немчинов. – На Красной Линии все иначе. Может, и находятся фанатики, но их сравнительно мало. А стада с человеческими лицами – больше. Их руководителям не нужны индивидуальности, привыкшие думать, анализировать, экспериментировать и находить решение проблем. Они предпочитают строгую дисциплину, субординацию и смирение с полуголодным существованием и изматывающей работой. Нищета же без надежды на лучшее – штука обоюдоострая: портит характер, пресекает инициативу. А там, где нет перспективы, люди привыкают к лени и безысходности.

Тоннель наехал, поглотил, как недавно станция. Яркий свет, льющийся с «Курской», отбросил перед дрезиной длинную темную тень.

– И никто до сих пор не взбунтовался? – не поверил Тим.

– Еще как бунтуют, – фыркнул Немчинов. – Только не так, как следует. Настоящие люди давно схватились бы за… что нашли, и кого надо – а необходимо всю верхушку во главе с их генсеком, товарищем Москвиным, – пристрелили-забили-придушили, захватили склады с оружием и запасами, раздали бы всем сестрам по серьгам, да и без террора и судов Линча не обошлось бы. Но, досыта пустив кровь, они принялись бы обустраивать быт по-новому, может, и к нам за помощью обратились бы или к Полису. Специалисты и у нас, и у них имеются.

– То есть вариант со второй Антантой? – спросил Тим.

– Ага! – рассмеялся Немчинов, на этот раз вполне искренне. – Попался?

Тим нахмурился, удивленно моргнул и, когда наконец до него дошла вся жуть того, что он сказал, выругался в голос.

– Вот-вот. Уже поделил метрополитеновцев на «своих» и «чужих». И кого?! Жителей одного города!

– Тот, кто все это выдумал, появился на свет от кровосмесительной связи волкодлака и трехголового монстра!

– Гений! – расхохотался Немчинов. – Который неразлучен со злодейством, – и тотчас посерьезнел. – Ну, попался же. Признай.

– Попался, – не стал спорить Тим.

– И это ты, – заметил Немчинов. – Прикинь, как иным, рожденным в нынешней системе, приходится тяжко. Волей-неволей ведь начинают воспринимать метрополитен через призму разных фракций, конгломератов, прочих объединений по идеологическому признаку, искусственно делящих людей новообразований. А ведь все мы – москвичи, не важно, из Содружества ли, Арбатской конфедерации ли, Бауманского альянса или черт его знает чего еще.

– И вы действительно помогли бы народу Красной Линии просто так? – тихо спросил Индеец. Спросил – и сразу же отвернулся, прикрыв рот рукой, будто слова вырвались помимо его желания.

– Я? – Немчинов хмыкнул. – Вполне возможно, и помог бы, вот только поступают твои красные не как люди, а словно крысы. Последних я отказываюсь считать достойными помощи, уж извини.

– Да я-то что… – пробурчал Индеец. – Я как раз понимаю.

Таракан поморщился и сплюнул:

– Понятливый…

– Один в поле – не воин, – очень серьезно произнес Немчинов и откашлялся. – Когда видишь, что замок не сломать, а выбить дверь не выйдет, глупо прошибать ее лбом. По мне, хорош не тот, кто превращается в вечного борца в душе, на самом деле ничего не делающего, а лишь год за годом нудящего на тему «как все неправильно и нужно менять». И уж точно плох тот, кто рассчитывает стать мучеником и с радостным повизгиванием восходит на лично выстроенный эшафот, рассчитывая, будто его пример кого-то побудит к действиям. Подобное – всего лишь расписка в неумении жить, складывание с себя любой ответственности и перекладывание ее на чужие плечи. Хотя на знамя таких, разумеется, очень любят поднимать то одна политическая партия, то другая.

– И что же, уходить? – не понял Таракан.

– Именно. Подобный путь никогда не поддержит ни один системщик, лидеры всех существующих партий тоже будут против. Более того, не просто так в большинстве религий, основывающихся на подчинении правилам и жрецам, а также доении паствы, самоубийство – тягчайший из грехов. Потому что простейший выход! Того, кто с легкостью расстается с жизнью, рабом никогда не сделать!