– Да потому что это совсем на меня не похоже.
На мгновение ей показалось, что ответить ему нечего, но затем Гарольд покачал головой и улыбнулся:
– Люди поверят во что угодно – главное, чтобы ты сама в это верила.
Фрэнки так и подмывало уточнить, что он имеет в виду, но разговор слишком нервировал ее, чтобы продолжать в том же духе.
– Это мое последнее слово, – заявила она.
Гарольд заметно помрачнел – впрочем, винить его было трудно. Он молча допил чай, сухо поблагодарил Фрэнки, извинившись, отлучился в туалет и вскоре засобирался.
– Будем на связи, – устало пообещал он с порога.
Фрэнки коротко кивнула, разрываясь между досадой и чувством вины, не решаясь дать волю ни тому ни другому. Почти сразу она пожалела, что так холодно попрощалась с Гарольдом, и задумала чуть позже позвонить ему, попросить прощения. Может быть, даже рассказать, что скоро будет готов другой роман, воссозданием которого она уже занимается. Эта мысль помогла успокоиться, немного унять чувство вины, и Фрэнки, отвернувшись, с грохотом захлопнула дверь.
Лишь через час она заметила, что рукопись исчезла.
И далеко не сразу поверила своим глазам. Приказывая себе успокоиться, сперва шепотом, затем все громче и громче, то и дело срываясь на крик, она носилась по квартире с колотящимся сердцем, потными ладонями шарила под подушками и пледами, открывала ящики, отодвигала шкафы и кресла, но, сколько ни искала, так ничего и не нашла.
Только перевернула все вверх дном, отчего стало казаться, будто в квартире побывали грабители.
Замерев в дверях кухни, Фрэнки недоуменно огляделась. Еще недавно рукопись лежала вот здесь, на столешнице. Это было до того недавно, что она хорошо помнила, как положила ее туда, как непринужденно – со всей непринужденностью, на какую была способна, – швырнула кипу листов на ближайшую свободную поверхность, и даже рука почти не дрогнула. Она медленно опустила веки, надеясь, что стоит поднять их снова, и рукопись волшебным образом материализуется, хотя в волшебство она не верила никогда, даже в детстве. Протекающий кран капля за каплей отстукивал ритм ее дыхания. Она открыла глаза.
На столешнице было все так же пусто.
Фрэнки не двигалась с места, чувствуя, как леденеют на деревянном полу босые ноги. И вдруг поняла.
Фрэнки прижала ладонь к груди, утихомиривая сердце.
Гарольд забрал рукопись, и теперь ее может увидеть кто угодно. Слова Гилли станут выдавать за ее слова. От одной мысли делалось дурно.
Она потянулась к телефону.
– Ты только не злись, – начал Гарольд, едва секретарша соединила их, и худшие опасения Фрэнки подтвердились. – Я просто хотел спокойно посидеть в кабинете, все внимательно прочитать. И только.
– Гарольд… – начала она.
– Ничего больше, обещаю.
– Гарольд, ну я же говорила, это не для публикации. – Дыхание сбилось, точно после долгой пробежки. Фрэнки пыталась взять себя в руки, совладать с собой, со своим телом, но сердце все так же неистово, почти болезненно колотилось, ладони потели, и приходилось изо всех сил сжимать телефонную трубку, чтобы та не выскользнула из пальцев.
– Я знаю, Фрэнки.
– Верни.
Повисло короткое молчание.
– Как скажешь, Фрэнсис.
Когда Фрэнки повесила трубку, от былой виноватой щедрости не осталось и следа.
Остаток вечера она провела, меряя шагами гостиную, дожидаясь стука в дверь. И не переставая бранить себя последними словами за то, что вообще оказалась в таком положении. Потихоньку приводя квартиру в порядок, стараясь не обращать внимания на капающий кран – как же не хочется вызывать сантехника, – Фрэнки корила себя, что недостаточно упорствовала в разговоре с редактором. Надо было сразу же, не теряя времени, вырвать рукопись из его загребущих лап. Она старательно гнала от себя мысли о Гарольде, сидящем над украденными страницами в своем кабинете, о том, что будет, если мимо пройдет коллега, да не какой-нибудь, а тот самый, и заинтересуется рукописью. Узнает ли редактор Гилли ее текст? Та, конечно, утверждала, что он романа не читал, в глаза не видел ни единой страницы, ни строчки даже, но можно ли ей верить? Фрэнки прижала ладони к животу, отгоняя внезапную тошноту.
Долгожданный стук раздался поздно вечером. На пороге стояла секретарша Гарольда, новенькая (надолго они не задерживались) и крайне сконфуженная. Ее, надо думать, ввели в курс дела и даже предупредили, что Фрэнки славится крутым нравом.