Дыхание

Это выглядит несколько истерично, но видит Тор, я прав. Общение превратилось в фарс. Года два назад я впервые заметил, что мне не о чем разговаривать с друзьями. В курилках на работе становилось тошно от одного вопроса: что связывает этих людей, кроме инерции, тяжелой как болезнь, и еще иллюзий, тягостных по своим последствиям, или уже настигших этих людей? Ничто не отражается во мне, и хоть чужие мысли, чужие дела не кажутся абсурдом, но лучше бы казались. Это не пустота, не ее чистое сияние — это разреженность. Иногда бывает ощущение, что я вижу все насквозь и все сразу. Из меня хлещет адреналин, я играю, но для других это не игра, а то навязчивое состояние, которое в кругах, близких к сутенерским, принято именовать реальностью. Предстоит жить в этой камере, где жилищная проблема решается прекращением индивидуального роста. Отныне — лишь Китай с портретом величайшего даоса современности Л.И.Брежнева и труды по дальнейшему углублению роста нормы.

Итак, продолжается день в предчувствии Егора, влетающего в дом на четверке кентавров. Добытчик.

Завоеватель. Сколько помню его, мечтает свалить в Европу. Закутск он ненавидит искренне и страстно, не без оснований видя в нем символ всея Руси. Покинуть отчизну ему мешает отсутствие денег — так он утверждает. Но у меня отроду не бывало таких сумм, что время от времени отягощают карманы Егора.

Получив тугую пачку гринья, он впадает в меланхолию, тоску по Родине и все просаживает в ресторанах, ведя себя словно шейх. Когда в Закутске открылось казино, Егор начал просаживать деньги за рулеткой. Однажды он увидел, как вдребезги пьяный чиста-пацан высморкался в штору, и обслуга казино никак не отреагировала. На следующий день Егор тоже напился и снял штаны посреди зала, обнажив цветастые семейники.

Его тут же выперли в задверное пространство. Он возмущался долго и отчаянно:

— Неужели эти козлы считают, что работают в приличном заведении? Здесь не может быть приличных заведений! Даже их крестовые фэнклубы — не то!

Иногда он мистическим образом выражает мои мысли, те из них, что отравляют душу. Как-то раз Егор спросил:

— Вдруг этот Нострадам сраный окажется прав, и всей Европе со Штатами — пердык? Не можешь представить? А я могу… Что останется тогда? Сибирь! Закутск и Новосиб. И больше — ни-че-го… Вот тогда можно будет повеситься. Столица мира! А деньги тратить — где?

Самовлюбленный, амбициозный — типичный неудачник — Егор пашет как вол, но все впустую. Его 1D-basis — Иисус, но он считает Христа алкашом и придурком; его 2D-basis — каста храмовых торговцев, но он презирает храмы; его 3D-basis — Аист, но он уже три раза ломал себе ребра, падая с крыш. Работая в одной московской газете, Егор не хотел продаться за тысячу долларов — он требовал миллион, «иначе уважать перестанут», как он заметил, припарковав к этому пассажу несколько цитат из мифологии психоанализа. В итоге он не получил и сотни, а вскоре его выжили из редакции.

Егор легко отделался, я считаю. Гораздо хуже было бы, останься он исполнительной мышью, всю жизнь пропищал бы, пробегал по коридорам в патриотическом угаре и гневе праведном на конкурентов и всех, кто раздражает шефа. Он стал «свободным предпринимателем» не потому что питал иллюзии насчет свободы в этой стране, а потому что его вынудил комплекс неполноценности, гнилуха, как называет эту напасть Грегуар.

10

Егора вдохновляет постмодерн. Уже три года он пишет концептуальный роман о Штирлице. Работу тормозит одно обстоятельство: день и ночь он думает о том, что подумают о книге читатели. В будущем, разумеется.

Когда он закончит книгу и она разойдется миллионным тиражом. «Понимаешь, нельзя быть лохом, — сказал он однажды. — Книжки писать — это же бизнес, а в бизнесе недопустимо быть идиотом. А то еще скажут, что я слова складывать не умею, или авторитета какого-то задел». Однажды я застал Егора за работой.

Он развалился на диване как похабная самка и активно гнил. Жена сбежала от него к матери, прихватив детей, потому что Егор отравил весь воздух своим ядом. Я прочитал десять страниц его рукописи и задумался о повешении. «Хочу написать что-то противоположное Confessionum Августина, в той же стилистике, но с главным героем Штирлицем, — сказал Егор. — Он расследует преступления Яхве и выходит на Христа. Я требую сатисфакции. Хватит резать вены во сне и наяву. Пускай другие режут. Однако я не отрицаю религии. Это не та паскудная ненависть, которой питаются атеисты: они все на самом деле скрытые скопцы. Я не люблю космос, потому что люблю Бога.

Именно так. Что ты говоришь? Зачем отбор? Ну, это не одно и то ж…» Прошлой зимой Егор переболел тяжелой формой 1D-гриппа и, кажется, забросил работу над романом.

Егору нравится грустить, устало признаваясь, что он не в силах изменить свою жизнь. Он ждет удара или манны небесной: случится что-то вне его, и тогда он благосклонно даст свое согласие спастись. Ничто не принесет очистительной катастрофы — ни паршивая привязанность, ни фальшивый гуманизм, ибо все, что существует, призвано продолжать агонию.