Дыхание снега и пепла, т.1

Проигнорировав ее недовольство, Роджер уселся рядом и положил голову Джемми себе на колени.

- Эй, привет, - произнес он, ласково поглаживая щеку мальчика. – Привет. Ты в порядке?

Словно по волшебству, глаза Джемми открылись, и он сонно улыбнулся отцу.

- Привет, папа, - все еще ангельски улыбаясь, он закрыл глаза и впал в абсолютную неподвижность, прижавшись щекой к отцовскому колену.

- Он в порядке, - пояснил Роджер Брианне.

- Хорошо, - сказала она, не особенно успокоившись. – Что они пили, как ты думаешь? Пиво?

Роджер наклонился и понюхал красные губы мальчика.

- Вишневая наливка, судя по запаху. За сараем целый чан этого напитка.

- Святый Боже! – ей не приходилось пить вишневой наливки, но миссис Баг дала ей рецепт. «Возьмите бушель вишневого сока, насыпьте в него двадцать четыре фунта сахара, вылейте в сорокагалонную бочку и залейте виски».

- Он в порядке, - повторил Роджер, похлопывая ее по руке. – А это не Герман?

- Да, он, - она наклонилась, чтобы проверить Германа; тот спал с такой же ангельской улыбкой. – Вишневая наливка, должно быть, сильная вещь.

Роджер рассмеялся.

- Ужасная. Как сильная микстура от кашля. Но она хорошо веселит.

- Ты ее пил? – она присмотрелась к нему, но его губы были обычного цвета.

- Конечно, нет, - он наклонился и поцеловал ее в доказательство. – Ты же не думаешь, что такой шотландец, как Ронни, будет запивать разочарование вишневой наливкой? Если под рукой есть приличный виски?

- Верно, - согласилась она и взглянула на бондарную лавку. Светящиеся полоски по краям двери исчезли, и хижина выглядела, как черный прямоугольник на фоне темного леса. – Как Ронни?

- Он в порядке, - Роджер мягко переложил Джемми на солому рядом с Германом. – В конце концов, он не был влюблен в Сенгу. От него несет неудовлетворенной похотью, но сердце не разбито.

- Ну, что ж коли так, - сказала она сухо. – Ему не придется долго страдать. Мне сказали, что фрау Ута позаботится об этом.

- Да, она сказала ему, что найдет для него жену. Он отнесся к этому по-философски, хотя и воняет похотью, - добавил он, сморщив нос.

- Ээ. Хочешь есть? – она подобрала ноги, готовая подняться. – Я принесу что-нибудь, пока Ута и ее дочери не убрали все со стола.

Роджер внезапно очень сильно зевнул.

- Нет, я в порядке, - он моргнул, сонно улыбнувшись ей. – Я пойду, найду Фергюса и скажу, где Герман; возможно, перехвачу что-нибудь по дороге. – Он похлопал ее по плечу, встал и, немного шатаясь, направился к огню.

Она снова проверила мальчиков; те дышали спокойно и регулярно, полностью отключившись от внешнего мира. Она со вздохом пододвинула их ближе другу к другу, подгребла соломы и укрыла их своим плащом. Холодало, но зима уже закончилась, и в воздухе не ощущалось мороза.

Праздник продолжался, хотя и сбавил обороты. Танцы прекратились; толпа разбилась на небольшие группы; старшие мужчины собрались возле костра, закурив трубки, молодежь куда-то исчезла. Семьи стали устраиваться на ночь, сооружая себе гнезда в соломе. Часть людей находилась в доме, большая часть в амбаре. Где-то за домом звучала гитара, и одинокий голос пел медленную и грустную песню. Песня внезапно заставила ее затосковать по пению Роджера с его богатым мягким голосом.

При этой мысли она осознала, что голос Роджера звучал гораздо лучше, когда он вернулся от Ронни. Все еще хриплый лишь с отдаленным намеком на прежнюю силу, голос звучал гораздо легче, и в нем не было сдавленных звуках. Возможно, алкоголь помог голосовым связкам расслабиться.

Более вероятно, подумала она, что Роджер расслабился сам и перестал обращать внимание на то, как звучит его голос. Мать уверяла, что его голос восстановится, если он будет работать над ним, но он разговаривал мало, то ли действительно опасаясь боли в горле, то ли стесняясь издаваемых звуков.

- Наверное, я сделаю немного вишневой наливки, - пробормотала она. Потом посмотрела на две спящие фигурки, оценила перспективу утреннего похмелья и передумала. – Лучше не надо.

Она нагребла кучку сена, накрыла его платком, сделав что-то вроде подушки – завтра придется выбирать сено из одежды – и улеглась, обняв Джема. Если мальчик будет беспокоиться или его вырвет во сне, она проснется.

Костер прогорел; только неровные лепестки огня мерцали над тлеющими углями. Факелы, установленные по всему двору, прогорели или были затушены. Звуки гитары и песня затихли. Без света и шума, которые не пускали ее, вошла ночь и расправила крылья холодной тишины над горами. Звезды ярко горели в вышине, но они были лишь искрами в тысячелетиях пути от земли. Она закрыла глаза, спасаясь от необъятности ночи, и склонила голову, прижавшись губами к головке сына.

Она пыталась успокоиться и уснуть, но без компании, которая могла отвлечь ее, и с запахом горящих углей в воздухе безжалостная память вернула ее назад, и вместо обычной молитвы на ночь она стала молить о защите и милосердии.

«Братьев моих Он удалил от меня, и знающие меня чуждаются меня. Покинули меня близкие мои, и знакомые мои забыли меня.»[17]