Дымовое древо

Дети окружают тебя со всех сторон, ты даришь им веселье. Чем не золотой век!

Она отложила ручку и бумагу, осушила бутылку и вернулась в клуб.

Разуму, затуманенному тремя бутылками пива, грохот музыки представлялся ещё более неразборчивым и бессмысленным. Женщины, которая могла быть Лан, на прежнем месте не оказалось – только искаженный, замедленный голос Нэнси Синатры, и эти щебечущие шлюхи, и лживые пехотинцы, по крайней мере, столь же хмельные, как она сама – столь же навеселе – в столь же приятном расположении духа.

– Долго же ты пропадала!

Это был всё тот же лысеющий солдат.

– Я всё время была здесь.

– Да ладно? Быть не может!

Она обошла его и встала так, чтобы его лицо попало в лучи света. Оно показалось ей невыразительным и дружелюбным. Сам военный, возможно, был унтер-офицером, но так как сейчас он был в штатском, оставалось только гадать. Он ничего от неё не хотел. Если ему была охота заполучить женщину, то вокруг было полно женщин. Так он ей и сказал. У него имелась подружка в Плейку. Он содержал её финансово. Это была не проститутка. Это была его девушка. Всю её семью убило – кроме одного племянника, у которого уцелела лишь половина лица. У мальчика был повреждён мозг. На заднем дворе у них стояла бетонная цистерна для дождевой воды. Как-то раз ребёнок залез на эту цистерну, неизвестно зачем, упал и поранился. Сразу несколько семей жили в одном здании, шалаше с претензиями, с целыми двумя этажами и лестницей, ведущей на верхний этаж – лестница, правда, была сложена из нестроганых брёвен, не имела перил и вообще представляла собой не более чем большую стремянку. Ночью мальчика приходилось привязывать за ногу к гвоздю в полу, потому что он ходил во сне, бродил по всему дому, мог споткнуться и сломать себе шею… Что ж, какое-то время ты волнуешься за детей – месяц, два месяца, три месяца. Волнуешься за детей, волнуешься за зверей, не насилуешь женщин, не убиваешь животных, но в конце концов понимаешь, что ты в зоне боевых действий и вокруг идёт война. Тебе становится всё равно, выживут или умрут завтра эти люди, всё равно, выживешь или умрёшь завтра ты сам, и тогда ты расталкиваешь детей, ты насилуешь женщин, ты стреляешь в животных.

1970

Он сидел на корточках у окна и прислушивался, содрогаясь от разрывов прочерчивающих темноту высоковольтных проводов – их гудение слышалось то ближе, то дальше и делало темноту, что разливалась после каждого всплеска испуга, густой, почти осязаемой. Если чьё-то сердце испускало волны страха, то напряжение от проводов бежало по ним, как по силовым линиям, и выжигало душу изнутри. Это и была Истинная Смерть. После в этом сердце никто уже не жил, никто уже не видел этими глазами. Зловоние от сгорающих душ витало по комнате всю ночь.

Как только немного рассвело, по всему помещению закружился мушиный рой. Радио на подоконнике бодро вещало:

– Сегодня у нас в студии ребята из коллектива «Китчен Синк». Готов поспорить, вам приходилось слышать музыку группы «Китчен Синк», известной прежде всего своим «радостным звучанием». Парни, что скажете насчёт своего названия? Откуда такое?

– Ну что тут сказать, Кенни, – это название сочинил для нас наш импресарио Трэв Нельсон. Ну вот, значит, он типа сочинил, а нам типа зашло, вот и…

– А что скажете по поводу его написания? Си-ай-эн-кью, весьма необычно!

– Так по-французски пишется цифра «пять». А нас ведь как раз пятеро… к тому же по-французски это произносится «сэнк». Ну а мы ведь все из Техаса, поэтому так и говорим: «Китчен Сэнк».

– А что насчёт вашего знаменитого «радостного звучания»?

– Я бы сказал, Кенни, так просто само выходит из-за наложения наших личностей друг на друга, так-то ведь в целом мы все довольно жизнерадостные ребята.

– Что ж, был бы очень рад проболтать с вами хоть весь день, но пришло время прощаться, так что всем спасибо, оставайтесь с нами и не теряйте своей жизнерадостности. В эфире «Китчен Сэнк». Пятеро жизнерадостных парней. А с вами был Кенни Холл и программа «На волне» для военной сети радиовещания.

– До свидания, Кенни, тебе тоже спасибо.

– Вернёмся к музыке.

Ведущий умолк, и зазвучали песенные аккорды.

– Что горит? – спросил Джеймс, хотя и так всё прекрасно знал.

– Давай ты уже перестанешь упоминать о том, что что-то горит. А то заладил одно и то же вот уже целые сутки.

– Есть!

– Да «Мюстик» это, чувак, ебучая дрянь от комаров. Вот и всё, чтоб ты понимал.

– Принято. «Мюстик» – так «Мюстик».

– Ну вот эти вот ёбаные зелёные спирали, которые дымятся и комаров отгоняют, понял? У кого-то внизу такая горит. Ясно?

– Ясно.

– Ясно, Джеймс?

– Ты вселяешь в меня страх, – предупредил его Джеймс. – Вон, слышишь гул?

– Ох, чувак, не начинай.

– Подави мой страх.

Хохмач сел на кровать рядом с ним.

– Кажется, придётся сказать тебе это в лицо: ты наглухо ёбнутый ебанат, чувак.

– Вот это ты Америку открыл, конечно.

– В смысле – можешь так не кипятиться?

Джеймс пожал плечами. Не было смысла продолжать этот бестолковый разговор ни о чём.