Дырявое ведро

Я его стихи читаю.

Пусть в душе моей он ходит,

Собирает слов букеты,

Словом, светом лечит раны,

Улыбается бесстрашно.

Песням Высоцкого

Полностью дверь открывая в сердце,

Попросту створки срывая с петель…

Руки в разлёте — куда там детству! —

Так дарит Огонь, оставляя пепел.

Подарок жаркий — до слёз, до боли!

В ответном крике душа зайдётся

И ввысь поднимется поневоле:

Огромное сердце в груди забьётся.

Ты сможешь ТАКОЙ воспринять подарок —

Биение мощи в раскрытых рёбрах?

Пожара ярость — в свечной огарок

Не поместить, как стихию в вёдра.

И, всё же, сливаясь с ужасной песней,

Когда она уже небом стала,

Ты смог умереть, а потом — воскреснуть,

Пока она кровью из ран хлестала.

…А Он всё рвал, не жалея, душу,

Тебя поднимая на свет слепящий,

Защиты и звания враз разрушив,

Всё спрашивал: «Где же ты, настоящий?»

А ты был наг, словно в час последний.

Всю жизнь прозрачно держал в ладонях…

И мир возвращался зелёный, летний…

И уносили шальные кони…

Чужой

Н. С. Гумилёву

Был ветер, космический ветер,

Летели по всей планете

Чьи-то мечты и души,

Письма, сухие листья

Кружились, ветру послушны,

Цветным хороводом лисьим.

Среди тополей замерзающих,

Домов под крышами белыми,

Среди тополей, пронзающих

Небо ветками — стрелами,

Что-то такое сдвинулось

Невидимое, неслышное,

Что-то в душе опрокинулось

Ранее неподвижное.

Деревья едва качались,

Ветра не ощущая,

Сквозь них галактики мчались,

Души перемещая.

Из сердца страны далёкой

Он вырван был ветром диким,

Навеки став одинокой,

Душа заходилась криком.

Львиным рыком гремящим

Ему отвечали звёзды,

Когда он живым, настоящим

Мчался сквозь чёрный воздух

Оттуда, где ягуары,

Чья поступь облака тише,

Крадутся ночным кошмаром

Меж стен тростниковых хижин,

Оттуда, где алые птицы

В синих кустах отдыхают,

Где в небе пылают зарницы,

У хижин — костры полыхают,

Где был он вождём и драконом,

Где огненным солнцем дышат,

Где слово звучит законом,

А горы до звёзд и выше,

Где мир горячий и страстный,

Напоенный светом и соком,

Непостижимо прекрасный,

Недостижимо далёкий.

Пришелец чужого племени

Среди снегов, листопадов —

Дождей моросящих пленник,

С памятью о водопадах,

Он оказался — в квартире,

В обычном мире.

И даже кронштадтское море

И царскосельская зелень

Не погасили во взоре

Тоски по землям утерянным.

Быть может, он снова б вернулся

Туда, где живут драконы,

На землю свою исконную,

И мир бы ему улыбнулся

Цветами на ярких склонах…

Но гибель слишком поспешно

Вороны предвещают.

Чужих не прощают, конечно,

Конечно же, не прощают…

Проверка ошибок в стихах

Чуть только читать начинаешь, выискивая ошибки,

Ставить тире, запятые, буквы ловить пропавшие —

Глядь — уплываешь в омут лёгкой, серебряной рыбкой,

Радуешься, ныряешь, коряги минуешь страшные…

Снова себя вылавливаешь, вытаскиваешь поближе

К поверхности, к чёрным знакам, в которых-то всё и дело…

Но — всплеск! — и ты взором рыбьим теряешься ила ниже,

В какой-то придонной мути барахтаешься неумело.

И снова на снег страницы безжалостно взгляд бросаешь,

Он корчится, ближе к проруби прыгает затухающий…

И падает в воду чёрную! И чувствуешь — оживаешь,

Опять веселишься рыбкой, про знаки непонимающей.

Слова — главное!

А у песни, а у песни

Всё же, главное — слова:

Не споёте песню если

Не в порядке голова.

Если память не надёжна,

«А-а-а» вас не спасёт!

Нет, без слов петь невозможно,

Ведь слова для песни — всё!

Ну а если вы забыли

И не вспомнили мотив,

Смело взяли, да завыли,

Хоть и был мотив красив.

Никого не остановит,

Если с нотами беда.

Смело пойте! Ведь в основе

Здесь слова, а не вода!

Даже если слух не важный,

И мелодия крива,

К вам прислушается каждый,

Если помните слова!

Опасность диет для поэтов

Был поэт немного полным.

Так, чуть-чуть не очень стройным.

Ел пирожные за полночь

И котлеты ел спокойно.

Воспевал ветра и ливни,

В поле собирал ромашки,

На котят смотрел умильно,

Нюхал ландыши и кашки.

Был романтиком влюблённым

И мечтал о разных странах,

Был беспечным, окрылённым,

Жил легко, казался странным…

Но внезапно этим летом

Догнала его диета.

Стал следить он за фигурой,

Чтобы та не наедалась,

Занялся мускулатурой,

Бросил пить — такая жалость!

Стал вести здоровый образ,

Только — жизни ли? Не знаю…

Стал он не особо добрым,

Стал он как собака злая.

Но страшней всего не это,

Пусть бы он ворчал, но хуже —

Начал видеть он котлеты

в каждом камне, в каждой луже!

Не моря и океаны,

А пломбир, пюре с сосиской…

Стал мечтать он постоянно

О еде, о полной миске…

Ни пиратов, ни драконов:

В голове — одни конфеты.

Не глядит он вдаль с балкона,

Не отходит от буфета.

И Луна — тарелка с кашей,

Пицца, что на небе стынет,

Кружка с нежной простоквашей,

Или золотая дыня.

Думать может лишь «про это»,

Про сардельки и печенье…

Был поэт — и нет поэта,

Вот такое невезенье.

Так какая-то диета

Нам испортила поэта.

Поэт

Вот дурак же, дурак, идиот!

Что творит?! То на голову выльет

Океаны оттаявших вод,

То лежит, покрывается пылью…

То со смехом приветствует снег,

То напьётся, рыдает и стонет,

То ведёт себя, как человек,

И в обиде ничтожнейшей тонет…

В доме может быть невыносим,

Раздражающе туп по вопросам

Бытовым, и идти рядом с ним

Всё равно что скользить по откосам,