Дышать! Воспоминания о прошлом и будущем. Семь историй на сломе эпох

А дальше даже для неприхотливых Гольдахов начался кромешный ад. Прожив неделю в жутком общежитии, заполнив десятки анкет и пообщавшись с огромным количеством неприязненно настроенных чиновников всех мастей, они получили крошечную квартирку в облупившемся доме в пригороде Тель-Авива. В подъезде жутко воняло, поднимаясь по грязной лестнице, Гольдахи в панике смотрели на негров, справлявших большую нужду. На одной из лестничных площадок стояла пожилая женщина полуинтеллигентного вида; заслышав русскую речь и увидев ужас в глазах новых соседей, она сказала неповторимым еврейским говорком:

– Привыкайте, дорогие. Это фалаши – эфиопские евреи. Тут правительство решило собрать всех иудеев под одной крышей, вот и притащили этих диких. Приучить их к туалету невозможно – они до чертиков боятся унитазов, думают, в них ихние демоны живут. Так вот и срут где попало. Хорошо хоть заставили их одеться, а то бегали с голыми жопами и на барабанах весь день стучали. Циля меня зовут, если что. Из Минска я сюда попала, черт меня дернул к своим податься. Теперь понимаю, свои-то в Белоруссии остались, а тут одни евреи, черные, желтые, хрен их разберешь. А местные евреи нас, приехавших, ненавидят, точно мы и не одной крови с ними. Скажу я вам, что когда мало евреев – это плохо, а вот когда одни евреи вокруг – это совсем говняно! Ну ладно… Обустраивайтесь уж, а то напугала я вас. Эти срущие, хоть и вонючие, но безобидные. Если чем диковинным их угостите, а уж тем паче похлопаете им, когда они на дудках или на бубнах своих грохочут, так они прям кланяются потом, как господам, – с этими словами Циля из Минска скрылась за дверью.

Лева обернулся на Аллу. Она тихонько всхлипывала.

Иммигрантское бытие мало походило на глянец фотографий, которые они рассматривали в Москве. Немного придя в себя, Гольдахи попытались встроиться в уклад жизни, так разительно отличавшийся от привычного. Пособие, выдаваемое всем репатриантам, было мизерным, но спасали проглаженные доллары, которые тратились, правда, совсем уж в исключительных случаях. Первое время Лева и Алла еще питали надежду на трудоустройство, но вскоре стало ясно, что без знания языка – безукоризненного знания – найти мало-мальски приемлемую работу просто невозможно. Тот иврит, которому они так долго учились в Москве, оказался почти бесполезным – здесь их никто не понимал. Обучение ивриту на новом месте было обязательным и бесплатным, но почему-то занятия уже не доставляли им прежней радости. По вечерам Гольдахи выбирались из душной комнатенки в центр Тель-Авива, где, обнявшись, подолгу гуляли вдоль моря. Алла все больше ощущала свою чуждость здешнему миру и пребывала в постоянной грусти. Ежедневно, хоть это было и дорого, она звонила родителям, что-то быстро выслушивала и, повесив трубку, тяжело вздыхала, а вот Левушка особо не грустил. Казалось, он вообще не обращал внимания на происходящее вокруг, а лишь восторгался достижениями маленькой, но великой страны.

Особенно тяжело давался Шабат. Жизнь замирала на двое суток, и Гольдахи бесцельно бродили по полупустым улицам или подолгу беседовали с Цилей за чашкой эфиопского кофе, который та выменивала у соседей на привезенные матрешки. Главный секрет матрешек Циля так и не раскрыла, выдавая черным собратьям каждый раз по одной деревянной куколке.

Как-то, прогуливаясь по набережной, Гольдахи зашли в небольшой магазинчик. Стояла прекрасная погода, ярко светило, чуть обжигая, южное солнышко, и Аллочке захотелось купить легкое летнее платье, одно из тех, что так заманчиво колыхались на ветерке перед входом. У прилавка сидела высокая статная красавица и читала «Введение в психоанализ» Фрейда. «Что за удивительная страна и люди, – мысленно пришел в восторг Лева. – Даже простые продавщицы изучают серьезные книги».

Аллочка, приценившись, несмело спросила на иврите, какой размер ей подходит.

– Speak on English! I don’t understand you, – зло ответила девица, не отрывая взгляд от книги.

– I… don’t understand your sizes. What is European? – растерянно произнесла Алла.

Девица махнула кому-то рукой, и к ним вышла женщина с огненно-рыжими, точь-в-точь как у Аллы, длинными непослушными волосами.

– Если вы изволили приехать в наше государство, то извольте изучить наши порядки и наши размеры. В Израиле свои собственные размеры! Мы не для этого воевали и строили наш дом, чтобы объяснять всяким понаехавшим! – менторским тоном на прекрасном русском изрекла рыжеволосая и скрылась за ширмой. Статная девица невозмутимо продолжала читать.

– Ты понимаешь, что здесь нас не держат за людей? – чуть не плача, прошептала Алла, когда они вышли из магазина. – В любом другом месте ты бы уже возмутился, а здесь на каждом шагу нас унижают, а ты только расплываешься в виноватой улыбке перед этими… евреями!

Признаться, каждое новое соприкосновение с местными жителями все больше изумляло Гольдаха, но он не хотел верить глазам и ушам и всякий раз находил оправдание грубости своих все еще «братьев и сестер».