Дзэн в японской культуре

«Меч – душа самурая». Когда бы ни шла речь о самурае, безразлично, по какому поводу, неизбежно при этом упоминается меч. Если самурай хотел сохранить верность своему призванию и долгу, он обязан был, поднявшись над жизнью и смертью, быть готовым в любой миг пожертвовать собой – либо не дрогнув принять разящий удар клинка, либо обрушить на врага собственный беспощадный меч. Таким образом, меч, будучи тесно связан с жизненными интересами самурая, превратился в символ верности и жертвенности, что со всей очевидностью подтверждается и всеобщим уважением японцев к этому благородному оружию.

Для самурая меч всегда выступал как бы в двух ипостасях. С одной стороны, он призван был уничтожать все, что стоит на пути обладателя меча и противится его воле, а с другой – подавлять непроизвольные эмоции, порожденные инстинктом самосохранения. Первая функция соотносится с духом патриотизма и воинственностью, вторая корреспондирует в религиозном плане с идеями верности и беззаветной самоотдачи. В первом значении меч как бы нес в себе разрушительное начало, олицетворяя грубую, подчас злобную, демоническую силу. Вот почему вторая функция меча должна была уравновешивать разрушительную мощь идеалами гуманности. Владелец меча, наделенный совестью, трезвым разумом и возвышенным духом, должен был запечатлеть в сердце истинное предназначение меча, чтобы суметь обратить грозную сталь против вселенского зла. И тогда меч становился оружием в борьбе против сил, преграждающих путь миру, справедливости, прогрессу и гуманности. Он являлся защитником всего, несущего миру духовное обновление и гармонию. Он служил воплощением жизни, а не смерти.

Дзэн говорит нам о существовании меча жизни и меча смерти. Лишь великий мастер, постигший суть учения, знает, который из них когда пускать в ход. Бодхисаттва Маньчжушри сжимает в правой руке меч, а в левой – буддийскую сутру. Чисто внешне он напоминает пророка Магомета, но священный меч Маньчжушри предназначен не для убийства живых тварей, а для искоренения человеческих пороков – жадности, гнева и глупости. Меч направлен внутрь природы человеческой, ибо когда цель достигнута, то и внешний мир – отражение нашего внутреннего мира, должен освободиться от жадности, гнева и глупости. Ачала (Фудо Мёо) также держит меч, чтобы покарать нечестивцев, сошедших с предначертанного Буддой праведного пути. Маньчжушри воплощает позитивное начало, Ачала – негативное. Гнев Ачалы дышит огнем, и не будет ему успокоения, пока не превратится в пепел последний оплот врага – только тогда Фудо Мёо обретет истинный свой облик и снова превратится в Будду Вайрочану, чьим слугой и одновременно чьей аватарой он пребывает. Между тем Вайрочана всюду изображается без меча: он сам есть Меч, заключающий в себе мириады миров.

Вот характерный пример дзэнского мондо на тему «единый Меч». Кусуноки Масасигэ (1294–1336), перед тем как выступить против превосходящих сил Асикага Такаудзи в битве при Минатогава, посетил дзэнский монастырь в провинции Хёго и обратился с вопросом к наставнику: «Как подобает вести себя человеку, который стоит на распутье между жизнью и смертью?» Монах ответил: «Отруби две головы, порождающие сомненья, и пусть единый Меч вонзается в небеса!» Этот идеальный единый Меч – не меч жизни, не меч смерти, но Меч, из которого возникает весь наш дуальный мир с его бесчисленными сомнениями – сам Будда Вайрочана. Если овладеешь им, всегда будешь знать, что делать на распутье.

Этот Меч представляет всю силу, всю целеустремленность религиозной интуиции, которая в отличие от интеллекта не делится на части, не дробится, создавая на собственном пути искусственные препоны. Она движется вперед, не оглядываясь назад и не озираясь по сторонам. Вспомним притчу Чжуан-цзы о ноже мясника, который разрезает хрящи, словно те уже были заранее готовы к расчленению. Как говорил Чжуан-цзы, если хрящи и суставы разъединяются сами, то и нож после многих лет употребления остается острым, будто бы он только что вышел из рук точильщика. Единый Меч Бытия никогда не затупится, непрестанно карая многих и многих жертв своекорыстия.

Немалую роль играет меч и в ритуале Синто, хотя здесь, я полагаю, его духовная значимость не столь велика, как в буддизме. В синтоизме проглядывает явная близость к культу сил природы. Меч выступает не столько символом, сколько объектом поклонения, наделенным каким-то сверхъестественным могуществом. Во времена средневековья среди самураев было распространено некое поклонение мечу, хотя сейчас трудно сказать, чем именно они руководствовались. Во всяком случае, к мечу всегда относились с большим почтением: в час кончины самурая меч клали у ложа усопшего; если в семье рождался мальчик, меч становился украшением комнаты. Смысл этих действий был в том, чтобы оградить помещение от злых духов, которые могли бы повредить уходящему из мира или, наоборот, приходящему в мир. Налицо пережиток анимистического мышления, породившего идею «священного меча».