Dzheyn Eyr

All men of talent, whether they be men of feeling or not; whether they be zealots, or aspirants, or despots—provided only they be sincere—have their sublime moments, when they subdue and rule.	У всякого одаренного человека, будь он человеком сильныхстрастей, или фанатиком веры, или просто деспотом, - если только он искренен в своих стремлениях, - бывают минуты такого подъема, когда он повелевает и властвует.
I felt veneration for St. John—veneration so strong that its impetus thrust me at once to the point I had so long shunned.	Я благоговела перед Сент-Джоном, и внезапный порыв этого чувстванеожиданно толкнул меня в ту пропасть, которой я так долго избегала.
I was tempted to cease struggling with him—to rush down the torrent of his will into the gulf of his existence, and there lose my own.	Япочувствовала искушение прекратить борьбу, отдаться потоку его воли и в волнах его жизни потерять свою.
I was almost as hard beset by him now as I had been once before, in a different way, by another.	Сейчас он добивался меня с такой же настойчивостью, как в свое время - правда, совсем с иными чувствами - меня добивался другой.
I was a fool both times.	И тогда и теперь я была словно одержимая.
To have yielded then would have been an error of principle; to have yielded now would have been an error of judgment.	Уступить в тотраз - значило пойти против велений совести. Уступить сейчас - значило пойти против велений разума.
So I think at this hour, when I look back to the crisis through the quiet medium of time: I was unconscious of folly at the instant.	Теперь, когда бурные переживания той поры проходятпредо мной сквозь успокаивающую призму времени, я это вижу ясно, но в ту минуту я не сознавала своего безумия.
I stood motionless under my hierophant’s touch.	Я стояла неподвижно, точно зачарованнаявластным прикосновениемСент-Джона.
My refusals were forgotten—my fears overcome—my wrestlings paralysed.	Мои отказы были забыты, страх преодолен, борьба прекращена.
The Impossible—i.e., my marriage with St. John—was fast becoming the Possible.	Невозможное - то есть мой брак с Сент-Джоном - рисовалось мне почти возможным.
All was changing utterly with a sudden sweep.	Все изменилось в одно мгновение.
Religion called—Angels beckoned—God commanded—life rolled together like a scroll—death’s gates opening, showed eternity beyond: it seemed, that for safety and bliss there, all here might be sacrificed in a second.	Религия звала, ангелы простиралико мне объятия, бог повелевал, жизнь свиваласьпередо мной, как свиток,врата смерти распахивались, открывая вечность; мне казалось, что радиспасения и вечного блаженства там можно незадумываясь все принести в жертвуздесь.
The dim room was full of visions.	Сумрачная комната была полна видений.
“Could you decide now?” asked the missionary.	- Может быть, вы теперь решитесь? - спросил миссионер.
The inquiry was put in gentle tones: he drew me to him as gently.	Он спросил оченьмягко и так же мягко привлек меня к себе.
Oh, that gentleness! how far more potent is it than force!	О, эта нежность!Насколько она могущественней, чем сила.
I could resist St. John’s wrath: I grew pliant as a reed under his kindness.	Я моглапротивиться гневу Сент-Джона, но перед егодобротой склонялась, как слабыйтростник.