Джими Хендрикс. Предательство

Излишняя строгость приговора за такие мелкие правонарушения вызвали бурю по всей Британии и привели к тому, что Вильям Рис–Могг из газеты Таймс разразился, ставшей уже легендарной статьёй "Кто приговаривает бабочек к колесованию?" По его словам "такого незначительного количества наркотиков никогда прежде не было представлено ни в каком суде", — и далее, — "такой суровый приговор никогда бы не был вынесен мистеру Джаггеру, будь он безвестным молодым человеком".

Оба камня были вскорости выпушены под залог семи тысяч фунтов. В конечном счёте, Джаггер получил один год условно, а с Ричарда снято обвинение.

— Мик рассказал мне, как он плакал, когда зачитывали приговор, — сказал Джими. — Они с Китом были до смерти перепуганы. Но всё образумилось, так как это было вопиющей несправедливостью.

Джими вздохнул, с минуту он был мрачнее тучи.

— Они англичане, они были у себя дома, в Англии. Здесь — Канада и я для них враг. Я не могу даже…

Голос Джими осёкся. Он отвернулся, чтобы я не увидела его слёз.

— Лучше уж здесь я выплачу все слёзы, — сказал Джими, пытаясь собраться с мыслями. — Я не могу позволить себе плакать в суде. Ни в коем случае!

Мы покинули ванную комнату с её ослепительно–ярким верхним светом и остановились в узком коридорчике у входной двери.

— Мне, наверное, лучше уйти, — сказала я.

— Будь предельно осторожна, — предупредил он меня, — особенно на обратном пути.

В этот сумрачный, холодный и тяжёлый декабрьский вечер Джими Хендрикс был мрачен и, что на него не похоже, реалистичен. Все эти годы возвышенные иллюзии и талант вели его к славе, но в этот вечер воображение его покинуло.

— Если что–то со мной случится плохое, эти законники будут сражаться между собой ещё следующие двадцать лет.

Даже при тусклом освещении узкого коридора было видно, как его глаза блеснули, но голос оставался сух. Он говорил не о предстоящем суде. Он говорил обо всей своей жизни.

— Ты знаешь, о чём я. Ты знаешь это лучше меня, — сказал он. — И когда настанет время, расскажи им правду. Я не хочу, чтобы люди обо мне думали плохое.

Никаких слов не хватит описать, насколько несчастной я себя почувствовала, услышав такие слова.

Я потянулась к дверной ручке и напоследок обернулась увидеть лицо Джими:

— Завтра утром я увижу тебя снова.

Джими сжал мою руку.

— Будь предельно осторожна, — повторил он.

А как же гастроли — их не будет

Холодным воскресным утром Джими, Час, Штайнгартен и я в 10:30 были уже в юридической конторе Джона О'Дрисколла. Мы были тихой, внешне спокойной группой, сидящей на ничем не замечательных типовых современных стульях в продолговатом пустоватом помещении. О'Дрисколлу было за сорок. Не утративший следы привлекательности, в прошлом окружной прокурор, он вместе со своим коллегой были защитниками Хендрикса, и мы все ждали, какой же план защиты, над которым они предположительно работали вот уже несколько месяцев, они предложат.

Речь их была очень обстоятельна, но чувствовалось отсутствие веры в невиновность Джими. Никакой ясно–очерченной линии поведения предложено не было. Они смотрели на Часа, Джими и на меня, как на странных птиц и этот случай был для них чем–то диковенным, для двух респектабельных джентльменов из Торонто. Несмотря на это, Штайнгартен был полон энтузиазма, он был хорошим юристом. Беседа то заходила в тупик, то снова возобновлялась. Время шло и мы, трое, ждали, к чему приведут эти отливы и приливы.

Я вытащила свой тяжеленный Сони из сумки и поставила его на низенький столик, я спросила О'Дрисколла, не желает ли он послушать запись моих попыток взять интервью у Хендрикса в Беверли–Родео 1 мая. Комната наполнилась голосом Джими, и был ясно слышен голос девушки, которая вошла в номер. Но адвокаты не проявили никакого интереса к этой записи.

— Мы не можем использовать это в суде, — сказал мистер О'Дрисколл.

— Полагаю, вам было бы полезно прослушать её, чтобы иметь представление, что там происходило, — возразила я.

Они с интересом разглядывали Джими. Наконец, один из них изрёк:

— В показаниях вы упомянули, что не принимаете наркотики.

— Нет, принимаю. Как и все, как я знаю, все пользуются наркотиками, — тихо ответил Джими.

От такого ответа мистер О'Дрисколл пришёл в ужас.

— Вы их покупаете? — спросил он.

Джими и Час обменялись взглядами.

— Люди приносят их с собой всюду, куда бы мы… ни приехали, — последовал ответ Джими. — Иногда я принимаю их, иногда — нет.

Час храбро вступился, пытаясь объяснить тяжёлую гастрольную жизнь, с недостатком уединения, с бесконечными "подарками", приносимыми в каждом городе иногда совершенно незнакомыми людьми. И Джими, и Штайнгартен были восхищены, с какой страстью Час пытался дать понять этим законникам, как трудна работа Хендрикса, и что он — интеллигентнейшая личность, чья внезапная и безмерная слава не смогла превратить его в раздражительного монстра, пренебрегающего законами. Час буквально вцепился глазами в них, произнося заключительные слова своей тирады: