Джинны пятой стихии

Он раскрыл вчерашний протокол, и дотошно и придирчиво принялся выспрашивать, что чувствовала Нина буквально посекундно, какие ассоциации и аллюзии, в широком смысле этого слова, возникали у нее в тот или иной момент, какие мысли появляются сейчас.

Потом они прослушали полную запись хода гипнотического сеанса — и расспросы возобновились… Не давая передохнуть, он стал прокручивать отдельные куски и снова требовал, чтобы она вспоминала и рассказывала о том, что чувствовала в тех, конкретных эпизодах…

Нина изо всех сил старалась как можно точнее и определенней передать в словах свои ощущения, свои мысли… но объективно ничего сверх того, что было записано на магнитофонной пленке и зафиксировано в протоколе, она сообщить не могла. И субъективно не было ничего нового, ничего сверхординарного: ну, закружилась голова… ну, возникла резкая боль — от висков до затылка… ну, кратковременный ступор, когда не шевельнуть ни рукой, ни ногой… ну, отдельные провалы памяти по ходу сеанса… Кстати, того сна, с черной собакой посреди развалин, она не помнит, но детские и подростковые сны о полетах — над речкой, над лесом, над полями — вспоминает и по сей день…

Еще в начале разговора Баринов позвонил в «сонную», отменил сегодняшнюю ночь. Незаметно засиделись допоздна, и во втором часу он сам отвез Нину домой.

Наутро он объявил решение Нины своим заместителям. Игорь понимающе покивал головой — он с самого начала предугадывал такой исход, а Александра Васильевна слегка пожала плечами — мол, ее право. Но разочарованно переглянулись — очень жаль. С такой глубоко эшелонированной защитой от гипнотического влияния они столкнулись впервые, и в литературе, собственно, описаний подобных случаев не припоминалось.

…На работу надо было выходить после обеда, и утро неожиданно оказалось свободным. Нет, разумеется, дома дела найдутся в любое время, но сегодня пусть они подождут.

Нина закуталась в теплый халат и села на кухне в кресло у окна, распахнув одну створку.

Со двора уже доносился веселый визг и щебет, это мамаши вывели своих чад на свежий воздух. Подоконник закрывал вид на двор, из кресла виднелось лишь три верхних этажа соседнего дома да небо. Серая стена с черными прямоугольниками окон и неопрятными по-зимнему балконами только отталкивала взгляд, зато небо… Яркое, свежевымытое, насыщенно-голубое, оно казалось весенним, несмотря на конец января. Еще бы парочку-тройку ярко-белых кучевых облаков — и иллюзия стала бы полной.

Зима в этом году выдалась типичной для здешних мест — то снег, то дождь, то холод, то плюсовая температура… Вот и нынче: всего третьего дня выпал легкий снежок, а сегодня его с огнем не сыщешь. Вроде бы неплохо, но до сих пор непривычно… Горы, что поделаешь. С утра ясно и солнечно, к полудню вполне может затянуть облаками, пойти дождь, а к вечеру — снег.

Нина откинулась на спинку кресла, ноги подняла на табуретку. Хорошо, удобно и совсем не холодно. И в поле зрения — только небо. Ах, как хорошо!..

Сигаретный дымок легким завитком тянулся в окно. Мысли становились ясными и прозрачными, и легко думалось. И можно было спокойно и свободно поразмышлять, а что же мы имеем на сегодняшний момент?

С недавних пор Нина заметила, как постепенно — не сразу, не вдруг, но Баринов начал терять свой былой апломб. Нет, виду он не подавал, даже не заикался, что оказался в тупике. Но со стороны было отлично видно, что он теряется в догадках по поводу того, что с ней происходит.

Нетрудно было отследить и собственную эволюцию.

Соглашаясь на исследования, Нина весьма скептически была настроена к его обещаниям непременно объяснить то, что с ней происходит. Потом, видимо, зараженная его уверенностью, покоренная его эрудицией, манерами, энергией, позволила себе чуть ли не абсолютно поверить ему… И только спустя некоторое время возникла и окрепла спокойная убежденность в том, что лишь слепой случай может помочь ему, а значит — и ей. Впрочем, выбора-то все равно не было. Другого человека, который мог бы, хотя бы гипотетически, прийти на помощь, она не знала. Волей-неволей приходилось надеяться на Баринова. Она видела, как он работает на износ и мучается — совершено искренне! — что пока не в силах облегчить ей жизнь даже в самой малости. А главное, страдает из-за своего бессилия разобраться в странном эффекте, ставящем с ног на голову общепринятые теории, чуть ли не аксиомы. Нина прекрасно помнила его слова, когда он не сдержал эмоций в ее присутствии. А сказал он буквально следующее: «Полжизни бы отдал, Нина Васильевна, чтобы ваши сны стали сниться мне самому!»