Джинны пятой стихии

— Чужая она, Павел Филиппович, — признался однажды тот после то ли пятого, то ли шестого занятия с Афанасьевой. — Чужая, сама себе не своя. Вроде тут она, а вроде и нет ее, а вместо нее — кто-то другой… Иногда я ее просто боюсь: как зыркнет мимоходом, как полыхнет у нее в глазах что-то такое, от чего не по себе становится, и вот здесь отдается, — он показал себе на висок. — А иногда посмотрит пристально, особенно в затылок, и чувствую — вроде бы она меня изнутри рассматривает, разглядывает, изучает. Чувство такое, как будто твои мозги изнутри ледяными пальцами перебирают, прощупывают…

Баринов тогда необидно над Коровниковым посмеялся, помянув и смешав в одну кучу ведьм, оборотней и русалок, но у самого вдруг всплыли детские ощущения — в темноте внутри рентгеновского аппарата врач взял его за локти перчатками из металлизированной резины… а перчатки ледяные, словно металлические руки…

7

Как обычно, после недельного запоя и сопутствующих скандалов последовало искупление. Вернее, попытка искупления.

Может, Юрино раскаяние было на самом деле искреннее, да только за подобные дела Нина давно уже разучилась прощать. Так, делала вид, что примирение состоялось. Все возвращалось на круги своя, отношения вроде бы налаживались, жизнь продолжала катиться по сложившимся маршрутам — от пункта A до пункта B, далее до пункта C или D… и снова возвращалась в пункт A…

Неизвестно, что там случилось в Новосибирске, но в двадцатых числах марта вдруг объявили во Фрунзе гастроли новосибирской оперы. Причем в пожарном порядке: сегодня объявили, а уже послезавтра давали первый спектакль. Ну и Юре не пришло в голову ничего лучшего, как закупить чуть ли не абонемент — сияющий, он принес домой целую пачку билетов и разложил их после ужина на кухонном столе.

Сверяясь с программкой, аккуратно разобрал по датам, громогласно объявляя названия опер и имена соответствующих композиторов… Слава богу, хотя гастроли планировались на полтора месяца, репертуар, согласно программке, оказался не особо обширен — всего семь опер и четыре балета. Нина мыла посуду и, позевывая, слушала восторженные разглагольствования мужа.

Как ни странно, Юра любил оперное пение. Причем с детства.

Растила и воспитывала его одна мать, и она жутко боялась, чтобы ее Юрочка не связался с «лихой компанией». Работала она санитаркой в больнице неподалеку и имела возможность встретить его после школы, накормить-напоить. Но потом закрывала одного в квартире с наказом — делать уроки, читать книжки, слушать радио и вести себя хорошо.

Телевизора у них почему-то не было. С уроками он худо-бедно справлялся и поэтому двойки приносил редко, книжки читал с пятого на десятое, а то и вообще забрасывал в угол, а вот радио слушать любил.

А еще любил слушать себя — как он поет. У него оказался очень неплохой голос, хороший слух, но долго, очень долго Юра пел только для себя. Стеснялся, наверное. Даже в школьном хоре никто не подозревал, что он не только умеет, но и любит петь…

Кто знает, если бы кто-то неравнодушный тогда, в раннем детстве, направил его в нужном направлении, из него, может быть, получился неплохой вокалист, по крайней мере, не рядовой певец. А так…

Оценили его лишь в армии, направив в музыкальный взвод, а потом и в музыкальную роту, где он благополучно «перекантовался до дембеля», попутно завоевывая для своей части и даже для всего Забайкальского военного округа призы и грамоты на различных смотрах «военной самодеятельности».

Собственно, и Нина в свое время «купилась» в том числе и на то, как он среди ночи под ее окном пел серенады, аккомпанируя себе на гитаре: «Кто может сравниться с любимой моей, сияющей искрами синих очей…»

На прошлой неделе они были на «Евгении Онегине» и «Тоске», а сегодня давали «Аиду».

Увертюру Нина слушала более-менее с удовольствием, все ведь живая музыка, не из динамиков. И звучала она почти понятно — то нежно и печально, то тревожно и угрожающе, то бравурно-торжественно.

Но раскрылся занавес, и стало скучно: среди раскрашенных холстов и фанерных колонн на сцене толпились люди в непривычных одеждах, хором и поодиночке, строго соблюдая очередность, пели нечто неразборчивое, причем обращаясь не друг к другу, что было бы логично, а к залу. И при этом так напыщенно и нелепо жестикулировали, что невольно становилось за них неудобно — что за театральщина такая?..

Словом, все как всегда.

Снова позабавило фактурное несоответствие заглавных героев. Радамес, правда, выглядел молодо и мужественно, зато Аида и Амнерис явно ходили в перестарках, даже грим не помогал. Из пятого ряда партера довольно импозантно смотрелись царь Египта и верховный жрец… Кстати, почему царь, а не фараон? Нина заглянула в программку — нет, действительно, царь. Ладно, опера — она и есть опера. Законы жанра.

Нина вздохнула, усаживаясь поудобнее, прикрыла глаза. Только бы не задремать. А ведь впереди четыре акта!

Она терпеливо досидела до конца первого, вежливо поаплодировала при закрытии занавеса и потянула Юру в буфет.