Джинны пятой стихии

Как в потемках, Нина собралась, записалась у кадровички в книгу ухода: «Афанасьева, 14 мая, с 14 часов научно-техническая библиотека» и вышла за проходную.

На остановке скопилась масса народу, и стало ясно, что добираться автобусом выше ее сил. Она прошла чуть дальше и остановилась у края тротуара. Почти сразу из-за поворота блеснул зеленый огонек.

Машинально она назвала адрес лаборатории, а когда спохватилась, такси уже бодро прошелестело колесами по Ленинскому проспекту, повернуло на Советскую, увозя ее в противоположную сторону от дома.

Никого не встречая, Нина шла по полутемному коридору, заглядывая в пустые комнаты.

Но в «сонной» кто-то был — из полуоткрытой двери доносился приятный голосок: «И муравья тогда покой покинул, все показалось будничным ему…»

Нина узнала Любочку и невольно улыбнулась. Любочка мечтала о медицинском, но второй год проваливалась в Томске, который ей усиленно рекомендовали Игорь и Александра Васильевна. Нине было приятно это никогда не унывающее, весело щебечущее создание — лаборантка едва доходила ей до плеча, хотя старалась носить туфли с просто ужасающими каблуками. Любочка всегда что-нибудь напевала за работой. Слух у нее имелся, голос тоже — и никого не раздражало ее мурлыканье какой-нибудь незатейливой мелодии.

Нина прислонилась к дверному косяку. На воздухе слегка отпустило, но голова по-прежнему болезненно отзывалась на любое движение… Она дослушала до конца и вошла. Здесь окон не было, солнце сюда никогда не заглядывало, и под потолком ярко горели лампы.

Любочка склонилась перед осциллографом, что-то высматривала на экране. На звук шагов она обернулась и тут же расплылась в улыбке.

Через минуту она уже хлопотала вокруг Нины, не зная, чем помочь. Она то бросалась постелить постель, чтобы Нина легла, то заварить ей свежего чая, то выключить половину ламп, потому что яркий свет режет глаза и голова болит от этого еще сильнее… Нина, не раздеваясь, прилегла поверх покрывала на «свою» кровать. Любочка, чуть замявшись, предложила помассировать ей голову. «Я умею, Нина Васильевна, честное слово! Вы даже не садитесь, лежите, как есть…»

От сильных и осторожных пальцев к голове притекало приятное тепло. Боль постепенно в нем растворялась, и Нина плавно начала погружаться в ту полудрему, когда слышишь и понимаешь все, что происходит вокруг, но нет ни сил, ни желания хоть как-то реагировать на это…

Она слышала, как Любочка осторожно задернула занавесь и вышла в комнату, как, стараясь не шуметь, что-то там двигала, переставляла с места на место. Сквозь опущенные веки Нина уловила, что лампы погасли, осталось лишь ночное освещение. Потом слабо стукнула дверь, щелкнул английский замок.

Нина с облегчением позволила себе погрузиться еще глубже в поглощающую боль дрему.

…Проснулась она резко и вдруг. Голова не болела, но была тяжелой, словно налитой, и соображалось с трудом.

В комнате горел свет, слышались голоса. Нина посмотрела на себя. Она спала одетой, но под покрывалом с другой кровати — Любочкина забота. Неслышно поднявшись, она попыталась привести себя в порядок. Сумочка, к сожалению, осталась в комнате. Нина прислушалась, не стараясь вникать в смысл разговора. Баринова узнала сразу, второй же голос был незнаком, и она подумала о новосибирском госте.

Раздумывая, выходить ли туда, к ним, в таком истерзанном виде, она посмотрела на часы. Для сотрудников лаборатории еще рановато. Придется поскучать часа полтора, а потом под общий шумок можно будет покинуть свое нечаянное убежище. Если ее, конечно, не обнаружат раньше.

Стараясь не скрипнуть кроватью, она села, невольно вслушалась в голоса. А через минуту ей захотелось оказаться за километр, за десять километров отсюда. Она стиснула руки так, что побелели пальцы. Больше всего на свете она боялась, как бы Баринов или его новосибирский коллега не вздумали заглянуть за занавеску.

Пока шли через двор, Омельченко ворчал:

— За каким чертом ты тащишь меня в лабораторию? Что я, по-твоему, приборов не видал? У меня в институте, небось, похлеще, сам знаешь.

— Вот именно.

— Не крути, Паша. Со мной твои фокусы не проходят, ты же знаешь. Вот чего ты добиваешься — не пойму.

— Я, может, хочу тебе в жилетку поплакаться.

— Лучше сделай заявку. Последний отчет Академии читал? Там и ваш институт упомянут — систематически не осваиваете деньги на оборудование.

— Вот-вот! Не осваиваем! Да мне здесь через наш Академснаб проще купить в лабораторию финский спальный гарнитур, чем паршивый биорегистратор!.. Ты, Боренька, плохо представляешь себе местную специфику. — Баринов открыл дверь своим ключом, вошел и щелкнул выключателем. — Проходи, садись.

— Ладно, не хнычь. За последнее время чуть ли не четверть центрального руководства сменилась, знаешь? Так что, думаю, дело наладится, поработаем.

— Я в этом пессимист.

— А я — оптимист. Знаешь разницу?.. Пессимист ноет — все плохо, мол, очень плохо, хуже не бывает. А оптимист в ответ — чепуха, будет еще хуже!

Омельченко коротко хохотнул, но Баринов даже не улыбнулся.

— Старо, мой друг, старо. Студенческие хохмочки.