Джинны пятой стихии

В тетради оставалось еще пять чистых страниц, два с половиной листа…

Баринов закрыл ее, положил на стол.

За окном смеркалось — незаметно пролетели три часа. Вот и пепельница перед ним полна окурков. И ведь не почувствовал, когда и как высадил полпачки.

Да, конечно, Беседин прав, ему эта тетрадь ни к чему… И вообще, ее лучше никому не показывать. Для посторонних ничего интересного или полезного нет. То, что здесь написано, касается только двоих — ее и его. Афанасьевой и Баринова.

3

Утром, во время завтрака, позвонил Щетинкин. Но заговорил в необычной для себя манере — ни о чем. Сплошное «Как жизнь?», «Как здоровье?», «Что новенького?»…

Для результатов срок еще не подошел, и Баринов не выдержал, сослался на присутственный день, надо, мол, прямо с утра быть в лаборатории.

— Ты уж извини, Сергей, недосуг, — и первым положил трубку.

Если он и покривил душой, то самую малость.

Вчера он работал допоздна, а проснулся рано, когда Лиза еще плескалась в душе. Из кухни через приоткрытую дверь спальни проникал запах свежесваренного кофе и яичницы с ветчиной. Так что завтракали вместе.

Он еще сидел за столом, когда, прощаясь, Лиза торопливо тронула губами его лоб.

— Что-то ты, милый, мне сегодня не нравишься, — озабоченно сказала она, доставая губную помаду. — Но температуры нет… Может, позвонить Евгении Сергеевне? Пусть заедет, посмотрит тебя.

— Не надо. Просто очередной приступ мерехлюндии, — он, растянув губы, искусственно улыбнулся, хоть и понимал, что ее не проведешь. — Я, пожалуй, съезжу к себе. Посмотрю, как там — и назад.

И тут раздался телефонный звонок от Сергея…

Александра Васильевна была, как всегда, на высоте. Не более десяти минут ей понадобилось, чтобы собрать и принести в кабинет текущие материалы по темам. Вместе с ней вошел Игорь.

Баринов слушал, задавал вопросы, листал дневники экспериментов…

Дела шли неплохо. Быть может, не совсем в том темпе, как желалось бы, но — лучшее враг хорошего. Никаких отклонений от намеченного не просматривалось, придраться не к чему. А хотелось бы, откровенно говоря… И вдруг в кабинет ввалился Щетинкин.

Александра Васильевна переглянулась с Игорем и тактично поднялась.

— В общем, Павел Филиппович, кажется, мы все обговорили. Остальное мы сами. В рабочем порядке… Так, Игорь?

— Что? А-а, да, да!

Он вскочил и неуклюже затоптался на месте. Александра Васильевна доброжелательно кивнула Щетинкину и, указав Игорю движением бровей на бумаги на столе, пошла к выходу.

Щетикин смотрел ей вслед, как она величественно, легко и грациозно несет свое большое, слегка полное тело. Строгий английский костюм сидел на ее фигуре как влитой, но не подчеркивал полноту, скорее скрывал. Белая блузка с воздушными оборками привносила свою долю в элегантность ее облика. То ли походка под стать костюму, то ли костюм под стать походке, Щетинкин определить не мог.

Игорь торопливо собрал бумаги и рванулся вслед, догнав ее лишь за порогом кабинета.

— Слушай, старик, — грубоватым тоном обратился к Баринову Щетинкин, едва за ними закрылась дверь. — Каждый раз удивляюсь твоему умению подбирать кадры. Какая женщина, а? — Он всплеснул руками. — Королева! И при том, что скоро на пенсию.

— Вот именно. У Александры Васильевны внук на втором курсе медицинского… Да ты садись. Раз пришел.

Щетинкин бросил быстрый взгляд на Баринова, но сел. И разговор продолжился — в ключе утреннего, телефонного. Беспредметный, нудный, совершенно неуместный, он выводил Баринова из себя.

Он снова не выдержал.

— Слушай, Сергей, может, хватит? Жуешь, жуешь эту тягомотину… Что надо, говори.

— Ты что-то стал очень нервным, Паша. Сам-то не замечаешь?

— Это мое дело, извини.

— Ладно, давай без экивоков. Тему закрыли?

— Да, на прошлой неделе. Доложил на ученом совете, собственно, все и без того в курсе. Закрыть проще, чем включить.

— Не рано ли?

Баринов щелчком закрутил на полированной поверхности стола карандаш и ничего не ответил. Щетинкин сочувственно посмотрел на него, помолчал.

— Знаешь, я тут раза четыре внимательнейшим образом проштудировал твои материалы… Эх, Паша, Паша! Кустарь-одиночка, честное слово.

— Сергей, пожалуйста, избавь меня от нотаций. Как друга прошу. А что я кустарь… Ты же знаешь, я и к москвичам ездил, и с Омельченко советовался. Даже пытался его подключить.

— Я не об этом, — махнул рукой Щетинкин. — Ты замкнулся на чистой биологии, даже не пытался выскочить из круга, который сам себе очертил. Как Хома Брут.

— Так Хома Брут от панночки да разной прочей нечисти круг рисовал.

— А ты от истины отгородился.

— Интере-есно-о…

— Вот именно! Ты хотя бы одного специалиста привлек из другой области? Физика там, историка, этнографа…

— Подумывал, конечно.

— Он «подумывал»! Почему не пригласил?

Баринов неопределенно пожал плечами.

— Хочешь, скажу? Смешным боялся выглядеть. Научное реноме, так сказать, блюл и лелеял. Эх ты-ы, — укоризненно протянул Щетинкин и покачал головой. — Даже со мной пижонил и ёрничал.

— Ладно, Серега, — поморщился Баринов. — Будет тебе… Ну, было, было! Доволен?

— Нет, не доволен! — жестко сказал Щетинкин. — Дело-то гораздо серьезней, чем ты думаешь.