Джокер, или заглавие в конце

Что-то сорвалось. Мозг ведь не все может выдержать. Сработал какой-то системный предохранитель. Это нельзя было назвать просто переутомлением, депрессией, наоборот — та же вздернутость, возбужденность, только мысль застряла. Говоришь как будто по инерции, по старой памяти, получается вроде бы складно, да все не то. Как актер, забывший роль, начинает нести отсебятину, лишь бы не сорвать представление. Как слегка хлебнувший изображает из себя пьяного. И при этом становишься все рассеянней. Такое бывает с людьми, слишком погруженными в свои мысли — когда видишь не то, что перед тобой, проходишь мимо знакомых, не замечая, потом не можешь вспомнить, с кем говорил вчера.

А тут еще и с Кассандрой началось что-то непонятное. Как будто по той же рассеянности нажал не ту клавишу, не заметил какую, не знаешь теперь, как, что исправить. Введенный результат непонятно где растворился, исчез, не восстановить, не распечатать реферат, уже подготовленный для зачета. С электроникой такое бывает. Можно было заподозрить вирус — нет, было что-то другое, странное. А пропавшее время спустя возникало опять, само, причем как будто в измененном виде — не совсем узнаешь. У самого что-то стало происходить с памятью, это действительно была беда.

После одного случая Роман готов был по-настоящему запаниковать. Собирался ехать после занятий домой, уже подошел к машине, стал доставать из сумки ключи, вдруг обнаружил, что нет ключей от квартиры. Проверил, прощупал, все выпотрошил — нет. И лишь тут вспомнил про оставленную в гардеробе куртку. С тех пор как потеплело, он ее перестал надевать, в машине можно было обойтись без нее, но в тот день с утра погода испортилась. Рассеянность на рассеянности. Сбилась привычная машинальность, мог, уходя из дома, сунуть ключи в карман, чего обычно не делал. Вернулся за курткой, стал ее обыскивать — нет. Спрашивать гардеробного служителя было бесполезно, гардероб за оставленные вещи не отвечает, отвернулся хмуро к газетке. (Я этого типа знал, из тех же охранников, на приветствие отвечал бурканьем, точно делал одолжение.) Пришло на ум поискать еще в аудитории, где был на последнем занятии, хотя там ключи некуда было даже положить, столы без ящиков. Куртку гардеробщик сам молча изъял у него из рук, чтобы вернуть на вешалку, Тольц туго соображал.

В аудитории уже шли занятия, пришлось бы ждать перемены — не возникни вдруг Пушкин. Проходил мимо, говорил по мобильнику. Удивился, чего тут Роман торчит перед дверью, пришлось объяснить. Пушкин покачал головой: пойдем-ка поищем вместе. Вернулся с ним в гардероб, стал сам шарить по карманам и чуть ли не сразу обнаружил связку в верхнем, нагрудном. Как можно было ее пропустить, объемистую, на брелоке, не нащупать, даже если забыл, куда сунул? Глупо, неловко, необъяснимо. Пришлось рассказать приятелю про странности своего самочувствия.

Тот откликнулся с неожиданным пониманием: у него недели три назад начиналось что-то похожее, с памятью, не с памятью, какие-то мозговые явления. Врач сказал, это сейчас у многих, запускать такие вещи не стоит, направил к специалистам. Но Пушкину удалось обойтись без них, у близких родственников нашлось средство, помогло мгновенно…

И он тут же извлек из кармана пластиковую пробирку или флакончик с какими-то шариками или пилюлями.

Я, помнится, только и мог произнести что-то вроде «A-а», даже слегка развел руками: дошло наконец и до подтверждения. Этого и следовало ожидать. Роман уловил мой жест. Он тоже, конечно, подумал тогда о наркотиках, кое-что про них знал. В школе у них многие пробовали, сам курил однажды какую-то гадость, ничего не испытал, кроме головокружения и тошноты. Нет, он и Пушкина сразу спросил об этом. Тот даже развел руками: ты за кого меня принимаешь? Это средства особые, специальные, таких нигде так просто не достанешь.

И стал рассказывать про какого-то дядю, который по службе имел доступ к секретным разработкам. К спецсредствам для тех, кому надо срочно решать сложные интеллектуальные задачи. Например, на дежурстве при системах оперативного управления. Снимают переутомление, укрепляют память, заряжают мозги энергией, чтобы работали не просто надежно — с ускорением. Успел проверить на себе: действительно чудо, стали уже не нужны. В общем, предложил остаток Роману. Тот не хотел брать, Пушкин буквально всучил ему эту пробирку, сунул прямо в карман.

Увы, подозрения не просто подтверждались — дело оказывалось даже хуже, чем я мог думать. Значит, действительно этот Пушкин. Пашкин. Вспомнилось, как я час назад его не узнал, когда он появился, освещенный из лестничного окна со спины: затененное лицо, темные очки, закрывающие глаза. Не ожидал. Что-то надо было в уме перестраивать очередной раз — знал бы я тогда, что еще не последний, вот что мне предстояло понять достаточно скоро.

30