Джон Лоу. Игрок в тени короны

Между тем повозка, в которой сидел Горн, въехала на Гревскую площадь, и толпа встретила её дикими криками. Этот суд Божий был, пожалуй, самым страшным для несчастного молодого человека из всего, что ему предстояло вынести: он в душе молил об избавлении. Толпа на площади была так плотна, что отряд лучников с трудом мог расчищать дорогу, пришлось трижды останавливаться. Во время этих неизбежных промедлений Горн выносил неподдающиеся описанию мучения. Можно не преувеличивая сказать, что когда он достиг эшафота, для него самая страшная часть казни уже прошла. А уже шесть зловещей наружности лиц, в одеждах из кроваво-красной саржи, с обнажёнными до плеч мускулистыми руками, поднялись на помост и наблюдали оттуда за медленным движением повозок через толпу. Это были два палача и их помощники.

Граф Горн, достигнув места, где он должен был жизнью искупить свои преступления, был настолько слаб, что его пришлось вынести из повозки, и он не мог без посторонней помощи подняться на эшафот. Поднявшись наверх и увидев страшные орудия, приготовленные для него, он едва не упал. Помощники посадили его на стул. Миль до конца сохранил самообладание. Хотя он всё ещё порядочно прихрамывал после падения из окна «Деревянной Шпаги», однако отказался от всякой помощи и сам поднялся по лестнице на эшафот. Когда он достиг площадки, находившейся наверху, крики толпы вдруг прекратились, наступило гробовое молчание. Среди тишины, которая стала особенно заметной после прежнего шума, Миль в последний раз огляделся кругом, взглянул на мир Божий. С поразительным при таких обстоятельствах спокойствием, вызвавшим возгласы удивления у тех тысяч людей, которые наблюдали за ним, он стал озираться. Сначала он остановил свой взор на море поднятых вверх голов, окружавших помост со всех сторон, затем перевёл его на старые, затейливые строения на площади, осмотрел красивую ратушу, заметил ряд выстроившихся перед этим зданием карет, изумляясь тому, как они попали сюда, наконец, сказав вечное прости всему на земле, поднял глаза к небесам. В таком положении оставался он до тех пор, пока лёгкое прикосновение к плечу не призвало его к предстоящей казни. Заметив, что Горн преклонил колена перед священником церкви Св. Павла, он немедленно распростёрся рядом с ним.

Во всё это время толпа хранила глубокое молчание, так что голоса осуждённых, творивших свои молитвы, были слышны на большом расстоянии от эшафота. Когда молитва кончилась, отец Гере увещевал их мужественно вынести страдания и уповать на Спасителя, который умер за них. Затем он поднёс к их губам Распятие, и оба горячо поцеловали крест.

До сих пор приговорённые не обменялись между собой ни единым словом, ни единым взглядом. Если бы было возможно, Миль обнял бы своего несчастного товарища, но его руки были связаны, так что он мог только печально посмотрел на него.

— Граф де Горн! — сказал он. — Умоляю вас, простите меня. Если бы вы не послушались моих дурных советов, ваши руки были бы чисты от крови и вы не находились бы на этом эшафоте. Я — виновник и подстрекатель в этом преступлении, за которое мы оба должны страдать. Наказание должно было бы пасть только на мою голову. Меня печалит только то, что вы должны разделить мою участь. Можете ли вы простить меня?

— Прощаю вас так же, как, надеюсь, и сам быть прощённым! — ответил Горн горячо. — Наша вина одинакова. Да простит Бог нас обоих!

— Аминь! — с жаром подхватил Миль.

— Вы готовы? — суровым голосом спросил главный палач. Оба ответили утвердительно.

— Боже, помоги вам! — воскликнули вместе отец Гере и тюремный священник. — Мы будем молиться за вас.

С преступников сняли плащи и подвели каждого к назначенному колесу к которому туго привязали верёвками. Во время этого привязывания Горн издал много болезненных вздохов, но его товарищ крепко стиснул зубы и не проронил ни одного стона. Когда помощники окончили своё дело, палачи, каждый с тяжёлой полосой железа в руках, приблизились к своим жертвам. Заметная дрожь пронеслась по толпе; послышались пронзительные крики и подавленные возгласы. Горн закрыл глаза и призывал на помощь всех святых, а Миль молчал и устремил на приближавшегося к нему палача такой взор, который мог напугать его.