Джон Лоу. Игрок в тени короны

— Батюшка, уйдём! — воскликнула Коломба. — Здесь мы не можем сделать ничего хорошего.

— Да! — воскликнул и Рауль. — Я умру таким, каким жил.

Лаборд смотрел на него несколько мгновений с безмолвной грустью: но, не видя на его лице никакого раскаяния, окликнул тюремщика и вышел с дочерью из камеры.

— Господин Лоу был прав, — заметил он Коломбе. — Мне не стоило видеться с сыном.

Не прошло и трёх часов после этого, как Лаборд с дочерью прибыли в великолепный замок Германд, около Ланьи[117]. Но для несчастного не наступили новые светлые дни. Свидание с преступным отпрыском оказалось ему не по силам. На другую ночь с ним случился второй удар. Он умер на руках дочери.

Надежда на помилование, за которую уцепился несчастный Горн, несмотря на слова, переданные ему двумя знатными его родственниками, была, наконец, рассеяна отцом Гере, священником церкви Св. Павла, который посетил его после полудня на следующий день.

— Ваш приговор скреплён печатью, мой сын, — сказал ему священник. — Вам осталось жить всего несколько часов. Сделайте же из них наилучшее употребление. Вы можете получить прощение Неба, если откровенно признаетесь в своих грехах, чистосердечно раскаетесь и станете усердно молиться. Но для земной жизни у вас не осталось никакой надежды.

Несколько времени молодой, глубоко несчастный человек находился в большом волнении и отказывался выслушать увещания отца Гере, но, наконец успокоившись, преклонил колени и исповедался, глубоко сокрушаясь о своих грехах, так что священник не мог не отпустить их ему. Утешившись, Горн сказал священнику:

— Я заслуживаю смерти на колесе, но надеюсь, из уважения к знатности моего рода, регент, по доброте своей, согласится подвергнуть меня менее позорной смерти.

— Не могу поддерживать ваших надежд, сын мой, — ответил Гере. — Господин Лоу сказал мне сегодня утром, что регент неумолим. Вы должны покориться своей участи.

При этих словах мертвенная бледность покрыла лицо Горна. Встревоженный его видом, добрый священник помог ему сесть и хотел было позвать тюремщика, как вдруг узник остановил его словами:

— Это минутная слабость. Она пройдёт.

Пот выступил у него на лбу и несколько облегчил его, но лицо оставалось всё ещё смертельно бледным, губы бескровными.

— Скажите мне, батюшка, — вздохнул он, устремив сумрачный взгляд на священника, — колесование причиняет сильные муки?

Священник с состраданием смотрел на него, не зная, как ответить, но, наконец, проговорил:

— Если вы чистосердечно раскаялись, сын мой, то Небо укрепит вас, чтобы вы могли перенести боль. Раскаявшийся разбойник, который страдал вместе с Господом, получил облегчение, когда был распинаем на кресте. В час страданий молитесь святым и мученикам, и они укрепят вас. Я до конца буду подле вас и не перестану молиться за скорое освобождение от мучений.

С этими словами добрый священник ушёл и направился к Милю, с которым дело пошло менее успешно. Миль отвергал всякую духовную помощь. Наконец, священник, раздражённый его упорством, воскликнул:

— Несчастный! Вы умрёте, не получив прощения, и душа ваша будет вечно мучиться. Ваш товарищ вёл себя совсем иначе: он примирился с Небом.

— Что? Горн предал себя в руки попа? — воскликнул Миль насмешливо. — Я не считал его способным на такую слабость.

— Его слабость, как вы нечестиво называете чувство раскаяния, принесёт ему больше пользы, чем ваше упорство. Но хоть вы и очерствели сердцем, я думаю, что оно ещё смягчится. Я помолюсь об этом.

Едва только отец Гере вышел из комнаты, как тюремщик ввёл в неё нового посетителя, а сам удалился, оставив его наедине с узником. Этот новый посетитель был Ивлин Харкорт.

— Зачем вы пришли сюда, месье? — спросил Миль грубо. — Вы пришли посмеяться надо мной, или удовлетворить праздное любопытство?

— Я пришёл по просьбе вашей убитой горем сестры.

— Какой сестры? — крикнул Миль почти в бешенстве. — У меня нет сестры! Даже если б и была, я не вижу, какое право вы имеете вмешиваться в отношения мои к семье?

— Увёртки бесполезны, — сказал Ивлин. — Я знаю правду. Только по настоятельной просьбе вашей сестры я согласился прийти сюда. Я должен сообщить вам новость о вашем отце.

— Если вы настаиваете на том, чтобы называть Лаборда моим отцом, это уж ваше дело, я же не признаю никакого родства с ним.

— Вам нечего отпираться, Коломба передала мне всё.

— Очень жаль. Вы должны были быть самым последним человеком, который знает об этой тайне. Я надеялся, что она умрёт вместе со мной, и тогда моя семья не будет опозорена. Но что нового вы хотите сообщить мне об отце?

— Приготовьтесь, — сказал Ивлин печальным голосом. — Он умер.

— Умер! — пронзительно воскликнул Миль. — Так я — отцеубийца? О Боже, мера моих беззаконий была бы неполной без этого ужасного преступления!

— Не буду скрывать от вас, что вашего отца убило потрясение, причиной которого были вы. Он умер на руках дочери, в замке Германд, откуда я только что приехал.