Джон Лоу. Игрок в тени короны

— Мы пришли, — сказал принц Монморанси, — к Вашему Высочеству, как просители, с ходатайством за нашего несчастного родственника, графа де Горна. Мы не будем пытаться ни на минуту уменьшать совершенное им преступление. Если бы последствия за это преступление падали только на его голову, мы не вмешивались бы в правосудие. Даже когда его присудили к смерти под топором, от нас не было бы слышно ни слова упрёка. Двое его предков умерли такою смертью при Филиппе II Испанском; и смерть их не принесла позора в дом. Но если граф Антуан де Горн умрёт смертью вора и преступника, то на каждом потомке этого знаменитого дома останется неизгладимое пятно. А ведь в Нидерландах едва ли найдётся знатная семья, с которой Горны не были бы в родстве. И что скажет германский император, узнав, что член его королевского дома умер такой позорной смертью? Да она затронет даже принцессу Пфальцскую и лично вас, Ваше Высочество.

— И прекрасно! — воскликнул регент. — Я буду участвовать со всеми вами в этом позоре. Это должно быть утешением для всех остальных родственников.

— Я не могу думать, монсеньор, что вы наложите такой неизгладимый позор на этот знаменитый и имеющий столь знатные связи дом, — сказал маршал Изингьен. — Кроме позора, которому он подвергнется, все мужчины потеряют право стать аббатом или епископом, а женщины — канониссой. Теперь как раз сестра несчастного Антуана хотела вступить в монастырь, но она не может сделать этого, если её брат умрёт такой постыдной смертью. Ради неё, ради её брата, принца Максимилиана, ради всех нас, смягчите смертный приговор над несчастным молодым человеком.

— «Позорит преступленье, а не эшафот», — сказал поэт. Граф Горн совершил злодейство и должен погибнуть смертью злодея. Я не могу смягчить, я не смягчу назначенного ему наказания.

— Ваше дворянство обращается к вам как к хранителю своих привилегий, монсеньор, — заметил герцог Шатильон. — Прислушайтесь к народу, который открыто заявляет, что знатность графа Горна служит защитой для него от последствий совершенного им преступления. Приговор отразится и на вашей власти. Мы знаем, что на Ваше Высочество было оказано давление. Но мы молим внять нашим просьбам, а не внушениям мистера Лоу. Если этот позорный приговор будет исполнен, будьте уверены, мы никогда не простим этому господину нанесённого нам оскорбления.

— Вы кончили, господа? — холодно спросил регент.

— Кончили, — сурово ответил Монморанси. — Сожалеем, что обеспокоили Ваше Высочество. Мы убеждены, что вам придётся раскаяться.

— Не думаю. Но я не отступлю от последствий, если таковые окажутся. Но, может быть, я могу оказать вам какую-либо другую милость. Вы, вероятно, хотели бы посетить вашего несчастного родственника в тюрьме? Если да, то вы получите разрешение.

Это было сказано каким-то особым, выразительным тоном, который говорил больше, чем слова. Все четверо посовещались с минуту, и Монморанси сказал:

— Маршал Изингьен и я воспользуемся позволением Вашего Высочества посетить осуждённого.

— Вы поступите хорошо. Вы, может быть, сумеете примирить его с его участью.

— Попробуем.

И низко поклонившись, просители вышли из кабинета. На их место заступил Носе, стоявший в глубине кабинета.

— Вы, Ваше Высочество, выказали больше стойкости, чем я ожидал.

— Я не могу смягчить приговора. Я готов скорее вызвать неудовольствие знати, чем народа. Я дал намёк Монморанси и надеюсь, он будет действовать сообразно с ним.

— Я уверен в этом, — сказал Носе. — Но сомневаюсь, достанет ли у Горна духу спастись от грозящего ему позора. Признайтесь, что я хороший физиономист, — я предсказывал, что этот молодой человек погибнет насильственной смертью.

— Я начинаю думать, что это предсказание исполнится, — ответил регент.

В тот же день принц Монморанси и маршал Изингьен, запасшись пропуском от регента, явились в Гран-Шатле, в башне которой был заточен их несчастный родственник. В этой тюрьме, самой суровой в Париже, произошло много печальных происшествий во времена Лиги[115] и при восстании Арманьяков[116]. Некоторые из башен представляли из себя ужасные места, как можно было судить по их названиям: Оковы, Ров, Колодезь, Подземелье, Забвенье, Бойни. Узники опускались в ведре в Колодезь, где вода доходила до колен. В самом низу Гран-Шатле находилась ужасная дыра, названная «Прощай покой», где заключённый не мог ни стоять, ни сидеть. Впрочем, Миль и Горн были заключены не в эти страшные трущобы. Им отвели большие, светлые комнаты. Та, где помещался Горн, называлась «Рай»; Миль находился в «Беседке».

Высокое положение посетителей и особое разрешение от регента обеспечило им внимательность начальника тюрьмы, Дартагиета, который сам отвёл их в камеру, где был заключён их родственник, заявив, что это — самая лучшая камера в Гран-Шатле и не хуже многих помещений в Бастилии. Введя их в комнату, Дартагиет удалился и оставил их наедине с заключённым, поставив лишь за дверьми тюремщика. Когда они вошли, Горн, сидевший за маленьким столом, радостно вскочил на ноги, но вид их испугал его.

— Вы принесли мне помилование? — спросил он.